Владимир

Город Киев ждал из похода своих воинов. Отцы, сыновья, братья многих и многих киевлян: воевод и бояр, ремесленного предградья, земляночного Подола, холопской Оболони – много их ушло на брань, все они были отважными, сильными, всех их вела вперед надежда на победу.

И в Киеве все глаза проглядели, поджидаючи из похода своих воинов, – шли дни, недели, месяцы, а их все нет да нет. Со стен наблюдала стража, далеко за город выходили люди и ждали и, кто бы ни ехал Червенским гостинцем, спрашивали: где, где же замешкались наши вой?

Наконец в Киев стали доходить слухи, что воины идут домой, видели их в земле уличей и тиверцев, что за городом Пересеченом они переправились через Днестр, что позади них уже остался Гнилой Тискот и Торческ, они все ближе, ближе – уже на Руси.

Одно лишь удивляло киевлян – о возвращавшихся из Византии в Киев воинах рассказывают случайные путники, купцы, заезжие гости, но почему они сами не дают о себе знать, не посылают вперед гонцов?

Когда воины миновали Стугну и вот-вот должны были появиться на околице, весь Киев вышел за стены, стал вдоль Червенского гостинца и ждал…

Знойный, удушливый день. В небе ни облачка. Поле искрится, сливаясь с небосводом. Тишина. В небе звенят жаворонки, в травах стрекочут кузнечики.

На юге поднялось рыжее облако пыли, оно все росло и росло. Что случилось? Русских воинов в поход отправилось множество, гарцевали они на борзых конях, сильные, молодцеватые. Теперь по полю шло пешее воинство в убогих рубищах, за ними на долгие поприща растянулся обоз, и движутся они так медленно!

Вперед вышли градские старцы.

– Стойте!

Воины остановились и стояли, опустив головы.

– Кто вы? Зачем пожаловали в город Киев?

– Мы вой русские, идем из города Константинополя с похода…

– С похода? А почему же вы такие? Неужто посрамили честь земли Русской? Где воеводы ваши и тысяцкие? Где ваше знамя?

Вышли вперед тысяцкие и сотенные, неся на плечах своих выдолбленную из дерева корсту, покрытую знаменем князя Владимира. Подойдя к толпе, старшины остановились.

– Не посрамили мы земли Русской, несем с собою прах воеводы нашего Рубача, вот и знамя. Слушайте, отцы, братья, сестры, жены: мы честно сражались, как велел князь и наказали вы, но греки нас обманули, после брани за Константинополем хотели послать нас на болгар, не дали дани, переступили ряд…

Люди молчали. Из немногих слов, сказанных над гробом воеводы Рубача, все поняли, что произошло в далекой Византии, и не стыд, а обида, гнев, отчаяние зажгли сердца людей – плач, великий плач стоял над полем, отцы кинулись к сыновьям, жены к мужьям, дети к отцам.

А далее свершилось неминуемое – унижение, гнев, отчаяние и тяжелое человеческое горе прорвались и разразились подобно грозе и буре, которая проносится вдруг среди ясного неба знойным летом, как пробуждается вдруг скованная льдом река, что рвет берега и препоны…

Воины, ходившие в чужую далекую землю, и люди киевские, так долго и нетерпеливо их ожидавшие, двинулись к городу, дошли до стен Горы, обогнули их и стали подниматься по дорожке, которая вела к Боричеву взвозу. Шаг их ускорялся, из толпы вырывались стоны, плач, проклятья. Над головами, колыхаясь, плыла, покрытая знаменем, кор-ста с прахом воеводы Рубача.

Вот они остановились напротив терема греческого купца Феодора. Оттуда выскочили, но, увидев толпу, тотчас спрятались за частокол слуги. В верхних окнах терема на миг показались и исчезли лица купца Феодора и его сына Иоанна.

– Выходи, купчина, хотим говорить с тобой! – послышались возбужденные голоса.

– Спускайся, отвечай за смерть людей наших!

– Не прячься, слуга императоров! Ведь это ты подговаривал нас, потчевал медом, посылал в Константинополь!

– Идите, идите сюда, ромейские псы!… Разноголосая толпа шумела, кричала, взывала, сердца людей пылали местью. Одна искра, один удар – и разразится гроза; люди киевские стояли у терема купца Феодора, но видели перед собой всех ромеев, всех императоров, всю Византию, которая веками причиняла им зло, а нынче еще раз нанесла кровную обиду, взяв жизни родных, близких людей.

– Выходи, грек, отвечай за дело Византии!

И кто знает, если бы старый Феодор вышел бы вместе с сыном Иоанном из терема, стал перед людьми, повинился в своих злых деяниях, опустился на колени перед гробом воеводы Рубача, может быть, все кончилось бы иначе.

Но купец с сыном не вышли к людям, а велели слугам брать рогатины, сами же схватились за топоры…

Гнев людской был неудержим, свиреп, но справедлив. Око за око, зуб за зуб – нет, и этого было мало, чтобы погасить в сердце месть, обиду, душевную боль, – люди ринулись к стенам терема, навалились плечами на дубовые бревна – стены развалились, как гнилая паутина, терем затрещал, рассыпался, поднимая столбы пыли, а под его развалинами исчезли купец Феодор и его сын Иоанн.

– Смерть грекам! – звучало отовсюду. – На Византию! К князю, к князю Владимиру!

4