Владимир

«Прощайте! – не смея сказать громко, чтобы не разбудить детей, подумала мать. – Прощайте, мои дети, не поминайте лихом свою мать, не осуждайте ее, может, когда-нибудь вы поймете и будете мне благодарны…»

И все– таки Рогнеда не удержалась -если нельзя уже всех, то она поцелует хоть одного ребенка. Тихо склонившись к дочери Предславе, поцеловала…

Предслава проснулась, раскрыла глаза, увидела перед собой лицо матери, щеки, по которым катились слезы.

– Мати! – прозвучало в опочивальне.

Рогнеда погасила свечу – ложе, дочь, обстановку освещал теперь лишь лунный свет…

– Ты чего, мати?

– Спи, спи, дочка…

«Это только сон», – подумала Предслава и снова смежила веки…

В переходах Рогнеду ждала ключница Амма, одетая подорожному; на голове шаль, на плечах опашень.

– Так что же теперь будет? – спросила Амма у Рогнеды.

– Ты о чем говоришь? – удивленно спросила Рогнеда.

– Ведь ты, княгиня, уезжаешь отсюда?

– Да, уезжаю…

– И я еду с тобой… Что нам брать?

Старая ключница, кормилица Рогнеды, растившая и нянчившая ее, смотрела сейчас любящими глазами на княгиню и готова была идти за ней хоть на край света.

Но Рогнеда была уже не такой, какой знала ее Амма, – на ключницу смотрели несказанно грустные, задумчивые, отсутствующие глаза, и голос у Рогнеды был иной – решительный, твердый, холодный…

– Я уезжаю отсюда, Амма, навеки…

– Куда? Куда, княгиня?

– Не спрашивай! Я буду недалеко, но никогда не приду сюда, и никто с Горы не должен приходить ко мне.

– Уйдем вместе, княгиня?

– Нет. Ты останешься тут, будешь кормить и присматривать за детьми, ты должна заботиться и о князе… Слышишь? Так и делай – и прощай, Амма! Ты заменила мне когда-то мать – и я этого никогда не забуду, так замени же теперь меня.

Княгиня обняла и поцеловала Амму. Они вместе вышли во двор. Там, у крыльца, стоял запряженный парой лошадей крытый возок. Княгиня Рогнеда села. Кони тронулись. В оконце возка проплыло ее бледное лицо…

4

Рогнеда ошибалась, думая, что князь Владимир спит, -нет, он даже не ложился и слышал, когда она прошла по переходам, видел, как села в возок и скрылась за воротами Горы.

Боль терзала его душу и сердце. Он понимал, что Рогнеда поступает правильно, покидая Гору, что они должны разлучиться, и чем быстрее это произойдет, тем лучше будет им обоим…

Ему хотелось одного – попрощаться с Рогнедой как-то более человечно, искренне, душевно. Увидав возок, а затем Рогнеду, он порывался выбежать во двор, подойти к ней, может, обнять, поцеловать, – пусть все знают, как им тяжело!…

Но вокруг притаилась Гора, с виду сонная, в действительности – недремлющая, настороженная, денно и нощно следящая за тем, что делается в княжьем тереме; Владимир не вышел, он смотрел, как возок покатил к воротам, повернул и скрылся…

И князю стало легче – не он, а сама Рогнеда рассудила, как следовало сделать, она избрала свой путь… Пересуды, нет, даже пересудов на Горе не будет – княгиня вольнапо-ступать, как велит ей сердце и разум.

Но князь Владимир все же не мог понять, почему Рогнеда, которой он жаловал лучший город Руси и которая владела большими сокровищами тут, на Горе, оставила все свое богатство и, ничего с собой не взяв, уехала в темную ночь?

На рассвете, когда к нему пришел воевода Волчий Хвост, князь узнал, что делала Рогнеда ночью.

– За воротами Горы, – рассказал воевода, – княгиня велела ехать в церковь, что над Почайной. Там ждал ее священник, окрестивший и постригший ее в черницы. И она тотчас уехала на Предславинский двор. Нет больше княгини Рогнеды, есть монахиня Анастасия.

– Нет княгини Рогнеды… есть монахиня Анастасия, – тихо повторил князь Владимир и неторопливо подошел к окну.

Там медленно нарождался рассвет, за стеной Горы уже виднелся голубоватый, весь словно светящийся изнутри, плес Днепра, желтые, чуть порозовевшие косы, темно-синие леса на левом берегу.

– Монахиня Анастасия! – глухо повторил князь Владимир, коснувшись руками холодного подоконника.

Ему стало легче – слова его прозвучали как-то странно, словно из глубины палаты, куда врывался новый день, рассвет. Теперь Владимир волен поступать так, как требует жизнь…

Однако поступать так, как требовала жизнь, быть свободным и не отвечать за содеянное, князю Владимиру было очень трудно, просто невозможно.

Одевшись в свое обычное темное платно и накинув на плечи багряное корзно, он спустился в сени, где уже стояли воеводы и бояре, велел им идти в Золотую палату, а сам направился в трапезную, где обычно собиралась перед рассветом вся княжеская семья.

В трапезной горели еще свечи. Семья собралась: в углу стояла дочь Предслава, ближе у стены – сыновья; все они приветствовали отца; едва лишь он переступил порог, из-за двери вышла и поклонилась ключница Амма.

Не было лишь одного сына – Ярослава. Но князь знал, что он болен, лежит и, должно быть, еще долго пролежит со своей поврежденной ногой.

В трапезной завтрак был уже накрыт – на столе дымились блюда, лежал нарезанный хлеб, приятно пахло жареным мясом, рыбой, – оставалось лишь сесть и вкусить от каждого блюда…