Владимир Набоков, отец Владимира Набокова

С одной стороны, их связь была крепче, чем с сестрой Ольгой, но сложно сопоставлять явление существующее с почти отсутствующим. С другой – связь Владимира и Елены была уникально близкой, и поэтому бессмысленно сравнивать любые другие братско-сестринские узы с их отношениями (они, В. и Е., как будто забрали себе почти всю любовь и всю приязнь, что были выделены природой на всех детей Владимира Дмитриевича и Елены Ивановны). Что же до Кирилла, то, пока он сам жил в Праге, а его старший брат – в Берлине, они встречались во время редких наездов старшего брата в Чехословакию. Владимир относился к Кириллу с большой симпатией, хотя и снисходительно – очевидно, сказывалась разница в возрасте.

В письмах к жене Вере Набоков писал: «Кирилл замечательно красив и изящен, много читает, сравнительно хорошо образован, очень веселый (балагурство Кирилла отмечали многие. – Г. А.). Он рассказывает, что брат мой Сергей (приехавший толстым, с жирной шеей, похожим на Шаляпина) спрашивал его, где тут кафе, где встречаются мужчины, и очень советовал ему нюхать кокаин. К счастью, Кирилл совершенно нормален» (12 мая 1930 года). «Кирилл мне пока больше нравится, чем прошлый раз. Его младородство наносное, слегка озорное. ‹…› Впрочем, он страшный бездельник» (4 апреля 1932 года). «Говорят, он учится хорошо, – Зина его до основания разбирает и складывает опять: безалаберность, конечно, осталась, и девочки, и путаница, и ветер – одним словом, все его черточки, – но вот она утверждает, что он учится» (24 января 1936 года; Зина – З. А. Шаховская, друг Набоковых в 1930-х). «Он очень изменился к лучшему, Кирилл, во всех смыслах» (27 января 1936 года). «Кирилл готовится к экзамену химии и ведет себя хорошо» (17 февраля 1936 года). «Кирилл, увы, соответствует всему тому представлению о нем, которое у нас уже было ‹…› он очень худ и грустен, совершенно лишен прежней бойкости» (22 января 1937 года; причину грусти Кирилла мы не знаем, но видно, что мимо старшего брата хандра младшего не прошла)[45]

.

Как раз на то время, на начало 1930-х, пришлись первые серьезные поэтические опыты Кирилла, и сохранились два письма, в которых уже написавший не только сотни стихотворений и десятки рассказов, но и два первых романа («Машенька» и «Король, дама, валет») Владимир наставлял брата.

Письма эти (они опубликованы в той же книге «Переписка с сестрой») можно рассматривать с двух точек зрения: сугубо литературной и сугубо личной. Что касается первой – 30-летний В. Набоков выказывает себя действительно глубоким знатоком поэтической техники, а многие его фразы оттуда разошлись на цитаты («Рифма должна вызывать у читателя удивление и удовлетворение – удивление от ее неожиданности и удовлетворение от ее точности и музыкальности»).

Личная же сторона сохранившихся писем даже немного удручает: надо признаться, что в словах Владимира в адрес Кирилла нет ни намека на братскую любовь или упомянутую выше симпатию.

Стоит взглянуть на начала и окончания всех опубликованных писем, чтобы какие-то вещи сразу были ясны. Он всегда обращается к брату «Дорогой Кирилл» (в том числе в письмах после войны), в то время как к сестре – «Дорогая моя Еленочка». Разница вроде невелика, но ощущается очень хорошо: местоимение «моя» и ласкательная форма имени в случае сестры делают свое дело. После обращения не следует никаких личных вопросов, сразу переход к делу: «Вопрос обстоит так: пишешь ли ты стихи просто так…», «Стихи, которые ты мне теперь послал, значительно лучше». Ну и завершаются письма не лучше: «Прими все это во внимание и, если будет желание писать, делай это как можно тщательнее, избегая несуразностей, которые тут отмечены. Будь здоров. В.», «Ответь мне на два вопроса (далее следуют вопросы по поэтической технике. – Г. А.). Ответь-ка. Твой В.».

Это тон скорее редактора, ментора, причем строгого, но никак не брата, тем более – крестного. Впрочем, резких выводов делать не будем – мы уже знаем, что в общем и целом Владимир благоволил брату. Просто, наверное, в то время ему было скучно и не о чем с ним переписываться.

Но важно и то, когда эти письма были написаны – в начале 1930-х. Тогда представить, чтó Набоковым (и всему миру) придется пережить совсем скоро, включая разлуку длиной в десятилетия, было невозможно.