Владимир Набоков: pro et contra. Том 1

Поразительная интуиция подсказала Набокову и решение столетнего спора по поводу так называемого портрета А. П. Ганнибала, принадлежащего ныне Всероссийскому музею А. С. Пушкина в Петербурге. «Подлинного портрета Ганнибала, — утверждает писатель, — не существует. Портрет маслом конца XVIII века, по мнению некоторых являющийся его изображением, показывает награды, которые он никогда не получал, и, кроме того, безнадежно стилизован льстецом. Никаких заключений невозможно сделать на основании портретов его потомков о том, какая кровь преобладала в Абраме…» [788]Не лишним будет заметить, насколько правым оказался Набоков в своем отрицании общепринятой атрибуции знаменитого портрета. Десять лет спустя после Набокова и независимо от него было установлено даже имя изображенного — генерала от артиллерии И. И. Меллера-Закомельского [789].

Так же скрупулезно Набоков-пушкинист исследует проблемы, связанные с африканской прародиной Пушкина. В подробном анализе историко-топографических трудов, касающихся Эфиопии, Набоков приводит неизвестный нам спектр названий, схожих с легендарным «Логон», откуда будто бы родом был Ганнибал. В «Заключении» статьи, верный своим парадоксам, Набоков высказывает провидческое, как оказалось, соображение: «Было бы пустой тратой времени гадать, не родился ли Абрам вообще не в Абиссинии; не поймали ли его работорговцы совершенно в другом месте — например в Лагоне (в области Экваториальной Африки, южнее озера Чад, населенной неграми-мусульманами…)» [790]. Этот пассаж привлек внимание современного исследователя родом из Африки Дьедонне Гнамманку, который убедительно доказал, что именно этот город Лагон (современный Камерун) на одноименной реке южнее озера Чад и был родиной прадеда Пушкина [791]. Набоков, извлекая, проверяя и сравнивая все детали из описаний путешествий по Восточной Африке различных европейцев в течение нескольких столетий, создает оригинальный труд, посвященный не столько детству, сколько генетическому коду, вписанному самой природой в уроженца Африки и от рождения вложенному в самого Пушкина, который пишет в комментируемой L строфе романа:

Пора покинуть скучный брегМне неприязненной стихии

И средь полуденных зыбей,Под небом Африки моей,Вздыхать о сумрачной России.

Набоков в автобиографическом повествовании «Другие берега», перефразируя Пушкина, выговаривает себе право: «В горах Америки моей вздыхать о северной России» (IV, 170). Так, через пушкинские стихи о неведомой прародине Набоков выражает свою тоску об утраченном отечестве. И в волшебных снах, что «несметным странникам даны / на чужбине ночью долгой», писателю не раз грезился Пушкин и слышалось «пенье пушкинских стихов», возникали видения «живого присутствия Пушкина», «видения, близкие всем русским, которые знают своего Пушкина и который так же неизбежно составляет часть нашей интеллектуальной жизни, как таблица умножения или другая привычка сознания».

Любовь к Пушкину в семье Набоковых была врожденной. Еще дядя писателя К. Д. Набоков сделал перевод на английский язык «Бориса Годунова». В творчестве самого Набокова пушкинские мотивы в значительной мере определили настрой еще первого эмигрантского сборника стихотворений — «Горний путь» (1923). Посвященный памяти отца, погибшего от предательских выстрелов в 1922 году, этот сборник несет многозначительный и ко многому обязывающий эпиграф из Пушкина:

…Погиб и кормщик и пловец!

Лишь я, таинственный певец,На берег выброшен грозою,Я гимны прежние поюИ ризу влажную моюСушу на солнце под скалою.

В стихотворении «Крым», написанном спустя сто лет после того, как посетил его Пушкин, Набоков откликается на стихи, посвященные бахчисарайскому фонтану:

В сенях воздушных капал ключочарованья, ключ печали,Журчит во мраморе водаи сказки вечные журчали.И каплет хладными слезами,в ночной прозрачной тишине,

Не умолкая никогда.И звезды сыпались над садом.Вдруг Пушкин встал со мною рядоми ясно улыбнулся мне.

В том же сборнике поместил Набоков стихотворение «Lawn-Tennis», мастерскую пародию на два стихотворения Пушкина — «На статую играющего в свайку» и «На статую играющего в бабки». Уже с первых строк происходит узнавание, только набоковский юноша увлечен теннисом — игрой XX века, мастером которой был сам автор:

Юноша, белый и легкий, пестрым платком подпоясан;ворот небрежно раскрыт, правый отвернут рукав.