Владимир Набоков: русские годы

В феврале и марте 1916 года детский поэт и литературный критик Корней Чуковский, прозаик Алексей Толстой и детский писатель и автор исторических романов Василий Немирович-Данченко (все трое регулярно печатались в газетах) отправились вместе с В.Д. Набоковым и двумя другими журналистами в Англию. Англичане надеялись, что эти представители российской прессы смогут убедить своих читателей в стране, несущей беспрецедентные военные потери, что, несмотря на свою репутацию державы, далекой от войны, Британия также делает все возможное ради общего дела. Хотя в отличие от своих коллег Владимир Дмитриевич все еще носил военную форму, он объявил, что его взгляды на задачи войны не вполне совпадают с официальными. Он назвал тактичным молчание Британии по поводу ее союза со страной, чья внутренняя политика нарушает нормы свободы, и завершил свой отчет, выразив надежды на то, что нынешнее сотрудничество между двумя державами поможет быстрее внедрить в России английские понятия прогресса, справедливости и свободы. Это произошло даже быстрее, чем он ожидал, и без британской помощи, но длилось совсем недолго — гораздо меньше, чем он надеялся⁴²

.

С наступлением зимы 1916/17 года дым катастрофы все больше сгущался над воюющей Россией. Николай и Александра полностью оторвались от реальности. Влияние Распутина при дворе было неограниченным, снабжение катастрофически ухудшилось, продовольственный кризис порождал все новые стачки. 1 (14) ноября коллега В.Д. Набокова Павел Милюков выступил в Думе с речью, рассчитанной на то, чтобы взбудоражить всю страну: приведя многочисленные примеры правительственной некомпетентности, он закончил выступление вопросом: «Что это, глупость или государственный заговор?» Когда даже умеренный деятель Четвертой Думы намекнул на то, что не исключает сговора царицы с Германией, все в России поняли, что грядут какие-то события. Рабочие находили все меньше и меньше оснований отказываться от проведения забастовки. В элегантных салонах стало модным поносить правительство. Даже великие князья, министры и генералы либо надеялись на дворцовый переворот, либо планировали его[43]

. Николай же все выжидал, его правительство бездействовало, а Милюков надеялся, что либералов попросят взять власть в свои руки⁴³

.

После второго воспаления легких (первое было в 1907 г.), а потом и кори доктора посоветовали Владимиру поправить здоровье в Иматре в Финляндии, на курорте, действовавшем круглый год, куда он и отправился вместе с матерью в середине января. Там он познакомился с Евой Любржинской, не похожей на Люсю Шульгину ни в чем: польская еврейка, на пять лет старше Набокова, модная молодая дама, космополитка и умница (она изучала химию у Мари Кюри в Париже). В Петрограде, куда он вернулся примерно 19 февраля (4 марта) (его мать, не оправившаяся после бронхита, задержалась в Финляндии), его отношения с Евой переросли в единственный «более или менее серьезный» роман, продолжавшийся с перерывами в течение последующих нескольких лет. Ему нравилась ее беспечность, ее готовность вспоминать о далеком детстве и даже — сначала — ее неверие в простое счастье⁴⁴

.

23 февраля (8 марта) Владимир Дмитриевич встречал жену на Финляндском вокзале. В городе было неспокойно⁴⁵. Вот-вот готова была начаться неожиданная и незапланированная Февральская революция. Днем раньше на фоне все более ухудшавшегося положения с продовольствием поползли слухи, что правительство сократило хлебную норму. 23 февраля работницы текстильной фабрики объявили забастовку в честь Международного женского дня, и когда они проходили по улицам с криками «Хлеба! Хлеба!», к ним присоединялись все новые и новые демонстранты. На следующий день на улицы вышло еще двести тысяч забастовщиков, которые дошли до самого центра Петрограда, причем стоявшие там казаки отказались выступить против демонстрантов. К 25 февраля Петроград снова охватила всеобщая забастовка. Находившийся тогда на фронте Николай II отдал приказ о ее подавлении. В воскресенье 26-го город патрулировали войска, однако это не остановило демонстрантов. Хотя то здесь, то там в скопления людей стреляли, в самой армии уже обнаружились первые признаки неповиновения. 27 февраля солдаты, отказавшиеся стрелять в соотечественников, стали поднимать мятежи в своих полках. Были захвачены склады с оружием, винтовки передавались из рук в руки, как игрушки. Революция стала свершившимся фактом.