Владимир Высоцкий. По-над пропастью

И Высоцкий пел для них. Два часа подряд...

Он всегда очень ревниво относился к распределению ролей, подбирая себе партнеров. Умел сказать товарищу по сцене какой- нибудь комплимент и выразить свою симпатию, если ему что-то нравилось, помочь.

Таганской Офелии — Наталье Сайко откровенно повезло: только-только вырвавшись из «Щуки», как раз подоспела к распределению ролей в «Гамлете». Ей долго не давалась сцена сумасшествия, где Офелия напевала песенку и раздавала веточки вербы. «Я измучилась, — признавалась она, — но не могла найти верную интонацию. И Володя дал совет: возьми, говорит, вот эту строчку тоном выше. Обладая абсолютным слухом, он мгновенно определял, что мне мешает. И все получилось!..»

Алле Демидовой Высоцкий в шутку как-то спел: «Я жаль мне, что Гертруда — мать моя, и что не мать мне — Василиса — Алла!..» Он восхищался ее профессионализмом и говорил товарищу: «Смотри-ка, ведь ей не дано от природы ни внешности «звезды», ни безумия страсти... А она ведь всех обошла!..»

Ее давнишнее публичное признание «Почему я хочу сыграть Гамлета?» сопровождало Высоцкого весь период подготовки спектакля, и всеми силами он старался доказать ей и всем остальным, что это мужская

роль, принадлежащая только ему одному. В конце концов, она безоговорочно согласилась с его Гамлетом: «Высоцкий — один из немногих актеров, а в моей практике — единственный партнер, который постоянно достойно вел мужскую тему. Вести женскую тему на его крепком фоне было легко. От его неудержимой силы, мужественности, темперамента сама собой у меня возникала тема незащищенности, слабости, растерянности... Вся энергия Высоцкого была направлена на безусловное преодоление ситуации, безотносительно к наличию выходов и вариантов.

В любой безысходности — искать выход. В беспросветности — просвет! И во всех случаях знать и верить: «Еще не вечер! Еще не вечер!» Дерзание и дерзость..»

Но через много лет, уже после смерти Владимира Семеновича, руководитель театра «А» — Алла Демидова — все же поставила своего «Гамлета». Это был моноспектакль. Все роли были ее. И даже театральные костюмы были придуманы ею.

Беда Ивана Дыховичного с его бракосочетанием была, конечно, сущей безделицей по сравнению с настоящим несчастьем, которое едва не случилось на Таганке: на репетиции рухнула полуторатонная конструкция декораций. Спас гроб Офелии, который принял не себя удар балки, удержав махину. На сцене в этот момент было два десятка актеров, они шли за этим гробом, играл траурный марш, и всех накрыло занавесом. Фантасмагория. Одеревеневший Любимов, сидевший в зале, только и смог выдавить из себя: «Никого не убило?..»

Композитор Юрий Буцко увидел в этом Знак будущей Беды или Судьбы. Это было как колдовство, как шаманство — с предчувствиями и предсказаниями. Актеры говорили: «Мистические явления и прорицания Тени отца Гамлета проникали в нас, во всех участников этой работы, и прошли через наши судьбы».

Намеченную на июнь премьеру перенесли на осень.

***

«Нам повезло, — считала Марина, — что мы оба были знаменитыми. Но не было у нас борьбы за первую роль... Мы были на равных. Мы не тянули каждый на себя, потому что у каждого была своя публика. Нам повезло тоже, когда он стал немножко-немножко зарабатывать, немножко денег, немного, но как-то, все-таки... Вначале было очень тяжело, потому что я человек, естественно, как кинозвезда, я зарабатывала много денег. И это могло быть проблемой, как и в любом союзе. И это не было долгой проблемой. А в смысле власти в паре, да, ну, я думаю, что я его все-таки держала немного в руках. Как все бабы, в общем, когда мужик такой шальной, нужно держать его в руках...»

Но она сознательно разрушала свою профессиональную карьеру. На Западе продюсеры уже остерегались подписывать с ней контракты, зная, что в любой момент Влади может отказаться, сорваться в Москву по первому же намеку, что у Владимира что-то не так, или подчиняясь своей интуиции. Летел к черту весь график съемок. Но зато наступал покой — и в ней, и в нем. И они оставались наедине друг с другом. Даже в толпе.

Венгерский журналист Ласло Далош видел их в Московском Дворце съездов во время очередного кинофестиваля: «Они в перерыве между показами фильмов стояли за одним из столиков в буфете верхнего банкетного зала... Он стоял рядом с ней, и его глаза лучились какой-то покорностью, преданностью, смущенностью. Они вели непринужденный разговор. И он все делал неторопливо, делал все, чтобы ей услужить, выполнял все, о чем просила эта удивительная женщина. То он подает ей тарелку с салатом, то ломтик Хлеба, и все так сдержанно, спокойно, что, на первый взгляд, и не Чувствовалось связи между ними. Видно, как он стремится сделать все, чтобы она была довольна... Это не театр и не кино, и нет с ним гитары. За что же ему держаться?..»