Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Потом разберемся! Пока по всем статьям — считай, амнистия. Главное — паспорт с визой был уже в кармане. Адью, товарищи! Что там Эрдман говорил о стихах Маяковского о советском паспорте? То-то же.

«Может быть, нескромно это сказать, что он из-за меня многое приобрел, я могла ему открыть какой-то мир, который он, конечно, не мог бы открыть без меня», — говорила Марина Влади. Он, действительно, был благодарен ей, что увидел мир, причем не глазами туриста.

Их битый «Renault 16» без устали катил вперед, «наматывая мили на кардана...» Единственная в мире женщина сидела рядом, иногда дремала, ворошила неугомонному волосы, поила кофе на ходу, удерживая чашечку в своих изумительных ладонях.

— Давай я сменю?

— Потом, Мариночка, потом. Уже после Бреста.

На белорусском КПП «четыре границы шлагбаумы подняли вверх», и непроизвольный общий вдох-выдох — уф-ф! — уже в Польше выдал потаенную радость легальных беглецов. Душу отпустило, и сами собой случайные слова стали складываться в строки.

— Марин, прими-ка руль на полчасика. Я тут кое-что запишу, чтоб не забыть...

И сумбурные мысли,                 Лениво стучавшие в темя,

Устремились в пробой —                 Ну, попробуй-ка, останови!И в машину ко мне                 Постучало просительно время —

Я впустил это время,                 Замешанное на крови...

Получается, получается! Только б не спугнуть...

В польской столице их ждали друзья. Под «Выборову» вольно текли воспоминания о былых московских встречах. Анджей Вайда, Ежи Гофман говорили о веселых вечерах у Гали Волчек, расспрашивали об общих знакомых, сожалели о том, что у Марины и Володи так мало времени — в Варшаве есть что посмотреть. Потом ворвался Данек Ольбрыхский, всех растормошил и рассмешил рассказом о своем первом знакомстве с Высоцким на Московском кинофестивале...

Но они действительно спешили как сумасшедшие. Промахнули Германию. Где-то там, севернее, остался городок Эберсвальде, в котором Владимир жил с отцом и Евгенией Степановной сразу после войны. Не тронуло ничуть.

Марине так хотелось поскорее показать Владимиру свою францию, а ему — увидеть ту страну, где родилась его любимая женщина. Вот он, Париж. Поместье Мезон-Лаффит, о котором столько рассказывала ему Марина, как о каком-то сказочном островке счастья и покоя...

Марина пошла открывать ворота. Владимир, припарковав машину, начал по-хозяйски снимать дворники и зеркало заднего вида. За этим занятием его застал ажан. Взял за локоть, начал что-то говорить и, по всей вероятности, собирался вести в полицию. Слава те Господи, вернулась Марина. Страж порядка пытался ей Объяснить, что этот незнакомец пытался ограбить «рено». «Он из Москвы, русский». Бдительный полицейский принес свои извинения.

Машиной они пользовались, чтобы выбраться в центр Парижа. h там Марина начинала свои бесконечные пешие прогулки по своим любимым местам, напоминая ему: «Ты же водил меня по Москве...». А Владимир и не сопротивлялся, он смотрел во все глаза на жизнь обычных парижан, и она ему казалась интереснее и ярче музейных экспонатов.

Через некоторое время с помощью Марины он дозванивается в Москву. Всех успокаивает: не волнуйтесь, все в порядке. Он счастлив. Марина везде его водит, со всеми знакомит. Нет, не как на ярмарке, нет, не как слона. Ошибаетесь, товарищи, и не надейтесь. И, вообще, весь Париж говорит по-русски. Наверное, Марина постаралась. Его знают, о нем слышали. И песни слушают с удовольствием. «Володю, — потом рассказывала Марина, — быстро полюбила вся моя родня, все мои парижские знакомые, как ни странно, даже те, кто никогда не был связан с Россией, с Советским Союзом ни по языку, ни по политическим убеждениям. Песнями заслушивались...»

В мае Марину пригласили в Канны, на открытие кинофестиваля. На следующий день все французские газеты украшали ее большие портреты с загадочным русским мужем. Высоцкий был в смокинге, смотрелся чопорно, вполне по-светски, не по-советски.

Марина знакомила его с таким кругом знаменитостей, что он, как потом рассказывал, просто балдел от фамилий людей, которых знал лишь заочно и которые вот сейчас вместе с ним выпивали и не выпивали, просто сидели за одним столом, общались с ним, пытались (с помощью Марины) разговаривать о жизни, искусстве, просили спеть. Но самое сильное впечатление на него произвела встреча со знаменитым парижским цыганом Алешей Димитриевичем. Владимир был поражен тем, что Димитриевич, старый, усталый, больной, как только запел, сразу преобразился и превратился в ту самую вокальную легенду русскоязычной Франции...