Владимир Высоцкий. Воспоминания

Угроза неотвратимого отцовства застигла меня врасплох — такого «коварства» от любящей жены я не ожидал. Наши бесконечные препирательства завершились галантным компромиссом в рамках законов природы — моя капитуляция в обмен на мой же эротический карт-бланш. Тайный поклонник белого брака и непорочного зачатия, чем мог я парировать грозный окрик джунглей: «Дайте ребенка Мишель Кан!»

Не доверяя бесплатным советским родам, даже в спец-больнице для иностранок, Мишель отчалила на Родину за целых три месяца до грядущего события. В конце ноября она привезла из Парижа увесистый красноречивый пакет, из которого на меня укоризненно взирала пара чёрных-пречёрных глазищ.

Не успев толком опомниться, ещё продолжая грустить о романтических миражах, я в одночасье стал обер-обывателем с вменёнными природой функциями, подталкивающими к солидности — благоразумию и косности. Если бы в те годы я вёл дневник, то там непременно появилась бы запись: «У меня дочка. На душе муторно. Какая гадость это ваше отцовство!»

В качестве отца двоих детей Володя уловил мой душевный дискомфорт и предложил развеяться в каком-нибудь питейном заведении. Я решил, что реквием по свободе должен прозвучать в национальном исполнении и выбрал гастрономический кусочек Родины на Неглинке — ресторан «Арарат». Прогрессивная Мишель рискнула оставить полуторамесячную девочку одну, без всякого присмотра. Заметив наше изумление, она прочла нам краткую лекцию о фатальном отставании отечественной педологии от западной, о чём говорило хотя бы отсутствие трудов доктора Спока на русском языке.

— Ребёнка нужно приучать к самостоятельности уже с колыбели! — вещала новоиспечённая мать-изуверша. Опасность табачного дыма для детского организма также оказалась глупым советским предрассудком и доказательством нашей дикости. Не читавшие доктора Спока, пристыженные, мы внимали, не веря собственным ушам. Затем, с помощью верной Татьяны, она намертво прикрутила безропотного младенца какими-то ремнями и шурупами к специальному, привезенному из Франции, креслу. Оставалось только залепить малышке скотчем рот. Окончив эту инквизицию на дому, наши спутницы жизни отправили нас занимать места в ресторане, пока не уснёт ребенок. Вызвав меня на кухню, Таня взяла с меня слово не давать пить Володе до их прихода — он уже был в лёгком подпитии и мог сорваться.

Через полчаса мы стояли с Володей у входа в ресторан. Ещё в такси Володя предупредил меня, что позже к нашему застолью присоединится Гарик Кохановский, прилетевший в отпуск из Магадана.

В честь вступления в должность отца я облачился в свой лучший костюм, затянул на шее подарок тёщи — узкий бордовый галстук — и теперь чувствовал скованность в движениях и перспективах. Узел идиотской удавки недвусмысленно намекал на сужение моих прав в пользу обязанностей.

Ресторан «Арарат» не был ни фешенебельным заведением типа «Савоя», ни таким модным, как «Арагви» или «Узбекистан». Его скромные достоинства заключались прежде всего в приемлемых ценах и отменной домашней кухне. Её козырными блюдами считались хаш и шашлык на рёбрышках.

Постхрущёвская эпоха резко изменила контингент завсегдатаев: скромных командировочных из трудовой Армении сменили торгаши, подпольные дельцы и расхитители социалистической собственности. Скверненький оркестр народных инструментов музицировал так ненавязчиво, с такими долгими паузами, что к моменту закрытия ресторана все исполнители были пьяны в лоскуты. В отличие от соседнего уютного одноименного кафе с бамбуковыми шторами, хорошо знакомого Володе по дням его юности, девушек здесь практически не водилось: какие уж танцы под завывание зурны и шорох купюр.

Мажордомом и главной достопримечательностью этой пародии на армянский клуб был некто Марат. Его предыстория мне виделась так: долгое время он служил надсмотрщиком на галерах, затем был взят на воспитание в почтенную викторианскую семью, где ему наспех привили весь набор джентльменских манер.

Гримаса беспредельного презрения к роду человеческому застыла на его изнемогшем от духовного тренинга лице. Всё обличало в Марате вечный траур души — глаза, волосы, ногти, казённая униформа. Он выглядел какой-то ресторанной версией «мировой скорби».

С высоты своего духовного величия он с брезгливым состраданием взирал на нехитрые утехи «малых сих», бесповоротно увязнувших в этом водовороте чревоугодия. Для меня оставалось загадкой, как он, с таким высоким духовным потенциалом, очутился и удержался в этой классической кормушке эпохи раннего застоя.

Кажется, из общей массы узников плоти он несколько выделял служителей Мельпомены. Увидев меня пару раз в компании иностранных актёров, он слегка мною заинтересовался, но «пафос дистанции» продолжал блюсти неукоснительно — ведь прежде всего я был его соплеменником, а их он явно не жаловал.

Я видел, как панически его боится обслуживающий персонал: при его появлении официанты сутулились, а швейцары стыдливо опускали глаза. Как-то я спросил у Марата, не бегут ли его мамелюки из заведения. Метрдотель презрительно ухмыльнулся: