Владивосток – Порт-Артур

Пока по просьбе Макарова Молас говорил о каких-то второстепенных моментах, о завтрашнем печальном мероприятии, мозг Петровича лихорадочно пытался переварить происшедшее. Опыт короткого, но содержательного личного общения с покойным, как и знание «той» истории, подсказывали, что это вряд ли сделали японцы. В «его» мире в 1917 году Вирен был безжалостно растерзан кронштадтскими матросами.

Увы, это был тот печальный случай, когда офицер пожал то, что посеял. Нижний чин – это тоже человек, а не скотина безгласная. Не тюфяк для битья и не манекен для суточного стояния под винтовкой. Конечно, дисциплина, подчинение нижнего чина высшему – основа любой армии. Но барствовать, глумиться и издеваться над матросами, как над крепостными, пора было заканчивать. То же, что у этого, безусловно, смелого и талантливого командира была самая задерганная и затравленная команда, – факт, признанный всеми исследователями.

По-видимому, в «том» времени опустившаяся на флот после гибели Макарова атмосфера тоскливой безысходности заставила многие матросские души уйти в себя, спрятаться в ракушки внешней тупости, «немогузнайства» и неприспособленности. Верх брал инстинкт самосохранения. Но сейчас все шло по-другому. Флот побеждал и жаждал побеждать! Душевный подъем захлестнул всех, от трюмов и кочегарок до мостиков и марсов. Все осознавали себя частью этого великого дела, в людях кроме азарта и лихости просыпалось и то, что этому неизбежно сопутствует – чувство собственного достоинства. И вот вам – закономерный результат. Смерть «дракона»… В новом мире повезло Голикову, его убрал с «Потемкина» Макаров. Но Вирену не повезло на двенадцать лет раньше…

– Всеволод Федорович, вернитесь-ка к нам, будьте добры! – Макаров вывел Руднева из нахлынувших петровичевских воспоминаний о будущем. – Мы тут обсуждаем, кого на «Баяна» ставить, уже охрипли чуть-чуть, а вы как рыба воды в рот набрали. Беда бедой, но вы – наш лучший крейсерский адмирал, и хоть и всучил я вам вторую линейную эскадру, но на то у меня свои резоны. Кого бы вы на «Баяне» видели командиром?..

– Рейн. Николай Готлибович Рейн. Капитан второго ранга, «Лена».

– Так… Интересно…

Макаров какое-то время помолчал, как будто собираясь с мыслями, которые получили вдруг новый, неожиданный ход. Коротко глянул на Руднева из-под слегка нахмуренных бровей. Затем быстро, почти скороговоркой продолжил:

– Понятно, что Николай Карлович артурцев предложил. Он их знает прекрасно… И я знаю. И то, что «Баян» – становой хребет третьего крейсерского отряда, тоже прекрасно понимаю… Но Эссена с «Цесаревича» я все одно не переведу, не просите. Мне он нужен там. Да, кстати! Расскажите-ка нам всем поподробнее, Всеволод Федорович, о том деле с «Идзумо», когда тот «Аврору» чуть не утопил. И как «Ослябю» встречали, тоже напомните. Представление на Владимира я тогда Николаю Готлибовичу подписал, но вот, боюсь, не все здесь сидящие подробности знают…

Примерно минут через двадцать Макаров звякнул колокольчиком. Дверь отворилась, и вошедший лейтенант Дукельский получил очередное распоряжение комфлота:

– Георгий Владимирович, любезный, вызовите к нам сюда командира «Лены», это срочно.

* * *

Кавторанг Рейн вернулся на борт своего вспомогательного крейсера после утреннего совещания в штабе флота в слегка «разобранном» душевном состоянии. Причин тому было несколько. Начать хотя бы с покушения на Вирена. Кулуарные мнения офицеров о многом заставляли призадуматься. Достаточно сказать, что Эссен прямо заявил, что «Роберта, скорее всего, забили собственные же матросы, и о том, что так может кончиться, я его предупреждал. Но покойный тогда только отмахнулся…»

Мнение Эссена разделяли многие, достаточно упомянуть Григоровича, Зацаренного, Грамматчикова и Щенсновича. Хотя, по правде говоря, для Николая Готлибовича, в принципе, было непонятно, как можно относиться к нижним чинам, как барин-самодур – к крепостным холопам? Тем более что само крепостное право-то уже давно стало историей. Чего-чего, а у него подобных проблем не возникало. Наказывать, и строго, за глупость, разгильдяйство, а также неумеренность в величании Бахуса, матросов, да и не только, ему приходилось. Но на то и служба, чтоб ее справно нести.

Да и то, после того как приходилось накладывать на кого-нибудь взыскание, ему самому всегда было неуютно, не по себе. Да-да! У лихого и отчаянно храброго Рейна был один душевный недостаток. Если можно так назвать совестливость. Он терпеть себя не мог, если приходилось доставлять кому-либо неприятности или боль случайно, или, не дай бог, хотя и за дело, но больше, чем того требовала служебная необходимость. А поскольку характер у него был взрывной, такое пару-тройку раз случалось.