Владыка Океана

О, не подумайте, друзья мои, что оно оказалось чуть маловато мне и застряло на руке, как иногда застревают тесные перстни. Нет, с пальцем и с самим кольцом все казалось в порядке, но металл будто врос в кожу – я не мог даже повернуть перстень камнем вовнутрь.

Это странное открытие привело меня в ужас – вызвало приступ чего-то, похожего на клаустрофобию. Боже, да мне показалось, что перстень сковывает меня, как кандалы! Я принялся дергать его изо всех сил – но он и на миллиметр не сдвинулся. А когда я поднял глаза, то вновь увидел трех удивленных рыб, которые слегка повернулись в воде и пожирали меня не по-рыбьи пристальными взглядами.

Я не выдержал, прихватил тритона под мышку и побежал по лестнице наверх. Ах, право, я думал, эта отвратительная лестница никогда не кончится! Я запыхался до удушья, добравшись до верхней ступеньки распахнул дверь пинком – и был, наконец, вознагражден ярким солнечным светом. День стоял истинно лучезарный, господа.

Я захлопнул дверь за собой и подпер ее спиной. Кажется, меня слегка знобило, а от звука шагов я, к стыду своему, вздрогнул и оглянулся довольно нервно.

Митч объявился, будь он неладен – и едва ли не бежал по двору ко мне. Мне снова не понравилась его физиономия – этакая раздраженная и испуганная вместе.

– Ваша светлость! – завопил он, будто не чаял меня живым увидать. – Ну где ж вы ходите, прошу прощения…

Я посмотрел на него холодно.

– Что же, – говорю, – милейший, где-то пожар?

Он сразу как-то смешался, стушевался и пробормотал:

– Так ведь вам же, ваша светлость, принесли костюмы, церемониальный костюм вот… ваш портной прилетел, вас ожидают…

– Ну вот что, – говорю. – Прежде чем беседовать с портным о тряпках, я хочу поговорить со священником. И немедленно, Митч. Не сердите меня.

Митч взглянул на меня довольно колко, но сказал только:

– Извольте подняться к себе, ваша светлость. Я его приглашу.

Я прихватил тритона и пошел. Митч остановил глаза на тритоне и спросил:

– А гадость вам к чему, ваша светлость? Если вы идете к отцу Клейну…

– Я, – говорю, – видите ли, завожу себе тех зверушек, которые мне нравятся. Захочу – ручного кальмара заведу или гигантскую сколопендру. Вы хотите мне запретить их держать?

Митч явно проглотил раздражение. Смолчал. А мне было ужасно неуютно и хотелось все время дотрагиваться до перстня, как до больного зуба. Нет, господа, он меня больше не беспокоил – физически, я имею в виду. Но меня страшно угнетало, что на мне есть что-то такое, от чего я не могу избавиться – даже если это драгоценная побрякушка. Я вроде бы не понимал до конца, почему это так меня бесит – но бесило безмерно.

Я надеялся, что разговор со попом мне что-нибудь прояснит. Не то, чтоб я уж особенно истово веровал или так уж отчаянно боялся черта – но мне было неспокойно. О, да я просто жаждал, чтоб меня кто-нибудь успокоил. Хотелось, знаете ли, чтобы все объяснилось просто и привычно.

Лучше всего, знаете ли, – материалистически.

В роскошный кабинет, где я устроился, отец Клейн пришел быстренько и улыбался чрезвычайно любезно. Уселся, молвил:

– Вас что-то тревожит, ваша светлость? Может быть, вы желаете исповедаться?

– Я, – говорю, – желаю узнать, почему не снимается перстень! И у меня почему-то такое чувство, что по этому вопросу нужно обращаться к вам. Почему, а?

– Ах, ваша светлость, – отвечает. – Вас, безусловно, нужно было предупредить, но я как-то не подумал, что вы можете не знать этого. Простите, я упустил из виду, что вы выросли не на Шие – а то вам было бы легко догадаться…

– Батюшка, – говорю, – не тяните.

– Дело в том, – говорит, – что это кольцо – ваш родовой талисман. Его в незапамятные времена благословил святой Эрлих, а оттого оно никак не может вас покинуть до смерти, которая будет положена от Бога. Кольцо не должно бы вам мешать – что случилось?

– Мне стало больно от него, – говорю. – В подземелье. Поэтому я спрашиваю.

И тут смутился мой батюшка невероятно, у него даже лицо залилось краской. Еле выдавил из себя:

– Видите ли, ваша светлость, я, конечно, как духовная особа, должен бы… воспрепятствовать… но людей так сложно к чему-то принудить в вопросах веры…

– Не понимаю, – говорю.

– Ваш троюродный дед, – говорит, – как бы сказать… был, в некотором роде, язычником… и воспитывал вашего дядюшку соответственно… Нет, я ничего не хочу сказать, наши благороднейшие господа жертвовали на церковь и вели себя достойнейшим образом… но в это древнее святилище порой спускались… помедитировать…

– А перстень? – говорю.

– Вы там были впервые, – отвечает. – Для перстня святого Эрлиха это все-таки нечестивое место. Он попытался вас предостеречь. Вам лучше бы не ходить туда, ваша светлость…

Но я, откровенно говоря, и сам не рвался спускаться в этот провал еще раз, господа. Я начал успокаиваться.

– Надеюсь, они не резали там людей, батюшка? – говорю. Уже не совсем серьезно.

Его краснота моментально слиняла до бледности.