Власов. Восхождение на эшафот

На небольшом запасном аэродроме, чья посадочная полоса устремлялась в сторону старинного замка «Лихтенштайн», его и начальника штаба РОА, генерал-майора Федора Трухина, встретила машина коменданта города, которому позвонили из штаба генерала Кёстринга[73]. Минут двадцать они петляли по дороге, старательно огибающей холмы и скалы предгорья, пока наконец не оказались в небольшой, застроенной двухэтажными особняками, долине, посредине которой, на куполообразном холме, молитвенно тянулся к небесам не провинциально величественный храм.

Но как раз в тот момент, когда он полностью открылся взору Власова, машина резко ушла влево, и вскоре перед русскими генералами предстала высокая каменная ограда, которая так и просилась, чтобы ей придали форму крепостной стены.

— Что за этой оградой располагалось до войны? — поинтересовался Власов у немецкого лейтенанта, который сидел рядом с водителем. — Неужели обычная воинская часть — и все?

— До недавнего времени за оградой действительно располагался полк горных егерей, — как-то неохотно ответил офицер комендатуры, до сих пор сохранявший молчание. — Но здесь же находился и центр альпинистской и горнолыжной подготовки. Немало его выпускников сражалось потом у вас, в России, на Кавказе.

— Центр куда-то перевели?

— Закрыли, а полк сначала направили во Францию, в горную часть Лотарингии, а затем перебросили на «Атлантический вал». Говорят, егеря показали себя истинными храбрецами, вот только гибли они в основном под ударами авиации.

— Слава богу, что не на Восточном фронте, — вполголоса, и уже по-русски проговорил Трухин. — А то жители городка ненавидели бы нас.

— На особую любовь рассчитывать тоже не приходится, — заметил Власов. — А вот тем, что здесь наверняка кое-что осталось от центра подготовки, надо воспользоваться.

— Если только не демонтировали его классы и полигон.

— Полигон находится в двух километрах отсюда, в горах, — неожиданно объяснил лейтенант на довольно сносном русском, чем очень удивил генералов. — И пребывает он в неплохом состоянии. Отличные, скажу вам, места, в которых хорошо готовить солдат к действиям в горных условиях. Советовал бы создать там учебный центр вашей армии.

— Откуда у вас знание русского? — суховато спросил Власов. То, что до сих пор лейтенант скрывал свое знание языка, не делало ему в глазах командарма чести.

— Мой прадед был русским офицером, который почему-то остался в Германии еще во времена Наполеоновских войн.

— Очевидно, дезертировал, — кисловато ухмыльнулся Трухин.

— Исключено, — резко оглянулся лейтенант, которому еще, наверное, не исполнилось и двадцати пяти. — Он был дворянином и храбрейшим офицером, о чем свидетельствуют высокие награды. Кстати, происходил из княжеского рода Трубецких. Ранение, любовь, тяга к Европе — это да, допустимо. Но только не дезертирство!

— Прошу прощения, — смутился Трухин. — Признаю, что вопрос оказался некорректным.

— Но в вашем положении — вполне оправданным, — неожиданно процедил офицер, намекая на дезертирство самого Трухина. — Кстати, мое происхождение спасло меня от Восточного фронта; очевидно, в штабе решили, что против русских воевать я буду плохо. Правда, оно не спасло от фронта в Сербии, где я был довольно тяжело ранен.

— Так почему бы вам как русскому офицеру не вступить в Русскую Освободительную Армию? — полушутя спросил Власов. Однако офицер ответил вполне серьезно.

— Если вам понадобится начальник или заместитель начальника учебного центра, я согласен буду служить там, с условием, что вы станете ходатайствовать о повышении меня в чине. Но в армию вашу, господин командарм, я вступать не буду. Как в свое время отказался вступить в организацию царских и белогвардейских офицеров, хотя меня агитировали представители генерала Краснова. Мой дед, отец, братья — все служили и служат Германии. Как офицер, я присягал на верность фюреру — и это окончательно.

— Но и добровольцы Русской Освободительной Армии тоже принимают присягу на верность фюреру. Можете убедиться, — протянул ему листовку с текстом присяги Трухин — текст утвержден фельдмаршалом Кейтелем.

— Вот как? Любопытно. Я, верный сын своей Родины, — вслух, с трудом, постоянно запинаясь и коверкая слова, принялся читать потомок князей Трубецких, — добровольно вступаю в ряды Русской Освободительной Армии и торжественно клянусь, что честно буду бороться против большевизма, за благосостояние своего народа. В этой борьбе, которая ведется на стороне немцев и союзных армий против всеобщего врага, я торжественно обещаю Адольфу Гитлеру — вождю и главнокомандующему освободительных армий, быть верным и абсолютно покорным. Я готов в любое время пожертвовать своей жизнью[74]. Действительно любопытно… — угасшим каким-то голосом подтвердил лейтенант.

— Так что, убедились, князь Трубецкой?

— Теперь моя фамилия звучит несколько иначе — Тубецкофф. Но дело не в этом. Здесь говорится — «быть абсолютно покорным». Вас эти слова не смущают?

— В любой армии мира… — начал было оправдывать эту формулировку Трухин, однако князь резко прервал его: