Власть мертвых

В автобусе ехали дети – болтливые девочки, толстый мальчишка, отупелый от жары. Глядя в их лица, свежие и живые, Игорь вдруг испытал щемящую жалость при мысли о том, что мертвые никогда больше не увидят мир человеческими глазами. Вспоминая Бориса, он думал уже не о всемирном заговоре, а лишь о том, что половой член, переменивший столько же собственных имен, сколько его хозяин – занятий, теперь превратился в окоченелую сосульку, а скоро станет комком слизи или щепоткой пепла, развеянной в прах.

Люди в автобусе, те, кого Фиона называла человеческим стадом, не были ни демонами, ни богами. Наверное, каждый из них хотел бы быть умнее, красивее, счастливее, чем сейчас. Но слабые души людей не могли противостоять искушениям мира. Игорь знал, что все их оружие – щит, меч и якорь, на котором держались их жизни, – это любовь. Любовь служила оправданием самой незначительной судьбы и даровала прощение за многие ошибки. Игорь чувствовал это всем сердцем, и теперь, как еще никогда прежде, ему хотелось жить. Он подумал, что Бяшка, не знавший греха уныния, посмеялся бы над его сумбурными мыслями, но, может быть, втайне согласился бы с ним. И он дал себе слово позвонить Фионе и попросить ее присмотреть за приятелем.

Битва с ночными демонами еще не закончилась, но Игорю казалось, что он избавился от страха перед ними. Он с радостью думал о том, что скоро увидит Георгия, обнимет, скажет какие-то случайные слова.

Среди вещей, которые ему предъявили в полиции, был медальон с римской монетой – его нашли на теле убитого. Но Игорь не стал заявлять свои права на профиль императора и фигурку гения перед жертвенником. Он больше не хотел касаться золота мертвецов.

Ecce homo

Он видел речку и леса

где мчится стертая лиса

где водит курицу червяк

венок звонок и краковяк.

Александр Введенский

Максим, наверное, уже навсегда запомнил ощущение сокрушительного удара в грудь, прямо в сердце, когда ему сообщили, что Лариса попала в аварию и в очень тяжелом состоянии доставлена в реанимацию. Кристина сразу начала плакать и, пока они добирались в больницу, настолько обессилела от слез, что помощь потребовалась ей самой. Напоив успокоительным, ее уложили на диванчик в комнате ожидания, а Максим остался с Аглаей, которая явилась откуда-то с вечерники, в нелепом готическом наряде. Она была испуганной и притихшей, как провинившаяся маленькая девочка, но ее черное шуршащее платье со шлейфом, мрачный макияж и шляпка с траурными перьями производили впечатление злой неуместной шутки.

Через час в больницу приехала жена Аркадия Борисовича, тучная, заплаканная старуха с черными крашеными волосами, в драгоценностях и в собольей накидке. Максим подумал было, что она приготовилась давать интервью перед камерами, но потом сообразил, что простая деревенская женщина так истово верила в силу золота, камней, богатства, что и сейчас пыталась в этом магическом круге укрыться от беды. Сын ее был за границей, а беременной дочери она не хотела звонить среди ночи с плохими новостями, зато привезла с собой богомольную родственницу, приживалку в глухом платке, которая сразу расставила на больничном подоконнике иконы.

Владимир Львович не приехал, но прислал начальника службы безопасности с охраной и психолога, бывшую гувернантку девочек. Немолодой полковник чувствовал неуместность своего присутствия среди плачущих женщин, но не уезжал, а маялся, расхаживая по больничному коридору, то и дело отправляя кого-то из своих вооруженных бойцов разменивать монеты для кофейного автомата.

Когда к ним вышел отглаженный, выбритый, похожий на английского дворецкого врач, Максим по одному его взгляду понял, что все кончено. Он не слушал и не понимал смысла слов, чувствуя только, что не может поверить в смерть такой живой, родной, любимой женщины, которая была для него и матерью, и любовницей, и другом.

Кристине сделали укол успокоительного, жену Аркадия Борисовича отпаивали корвалолом, и только Аглая держалась и даже нашла какие-то слова сочувствия для Максима, который уже не мог скрывать своего потрясения. Затем медсестра повела их по больничным коридорам в палату.

Лариса лежала в белоснежном головном уборе из бинтов и ваты наподобие голландских крахмальных чепцов с портретов Рогира ван дер Вейдена. Нос ее заострился, губы побелели, но лицо было еще живым, и Максима вдруг охватила уверенность, что, если сейчас он поднимет на руки невесомое тело, вдохнет весь жар своей любви в холодные губы, она вздрогнет и откроет глаза. Но Кристина уже падала на кровать, стаскивая простыню, под которой, казалось, не было ничего, кроме комьев кровавой марли, Аглая вместе с женщиной-психологом оттаскивала и била сестру по щекам, а сам Максим чувствовал жгучую соль во рту, не понимая, что глотает слезы.

Эту память словно вырезали на его сердце. Он знал, что и годы спустя, закрыв глаза, будет видеть белую комнату, черное платье Аглаи, инопланетный чепец вокруг безмятежного, обескровленного лица.