Власть мертвых

В московскую квартиру он приехал с начальником охраны и еще нашел силы позвонить из кабинета Лары Владимиру Львовичу и отцу. Потом лег, не раздеваясь, на диван, сунул под голову кожаную подушку и проснулся, когда в окна уже било полуденное солнце. Сразу вспомнил все, с надеждой, что смерть Ларисы и мучительная ночь в больничной комнате ожидания – просто дурной сон. Но, пока он разглядывал пылинки в солнечных лучах, память ожила, подступила. Он прижал ко рту ладонь, удерживая в горле готовый вырваться непристойный животный хрип, сел.

Ноги затекли, и в мышцах чувствовалась огромная усталость, словно после битвы. Ночью кто-то накрыл его пледом, и вряд ли это была Кристина, которая сейчас представлялась ему совершенно чужой, посторонней женщиной.

Были какие-то дела, разговоры. Кристина плачущим голоском кому-то жаловалась по телефону: «Не знаю, что теперь будет с нами, и с папой, и с бизнесом бедной мамочки». Аглая петлями вышагивала по пустой двухуровневой гостиной, от сада камней с живыми лотосами до стеклянной стенки с водопадом, и, уже не скрываясь, курила длинные черные сигареты. Максим пил кофе, что-то ел и пытался думать о практических вещах: и в самом деле, что будет с обезглавленным семейным бизнесом, как в этой ситуации поведет себя Владимир Львович? Вместе с тем он чувствовал, что эта потеря, словно трещина во льду, обнажила в его душе тот уязвимый нерв, которого не затронула смерть ни деда, ни бабушки по отцу, хотя он был по-своему к ним привязан. И даже гибель матери, ранившая, словно предательство, не причинила такой острой боли. С этой болью Максим отвечал на звонки, разговаривал с поверенными, утверждал дату и порядок похорон. Но на плечи его давила огромная тяжесть, и когда в минуту передышки он обнаружил себя в гардеробной Ларисы, прижимающим к лицу ее маленькие туфли, то наконец позволил боли вырваться наружу с тем же гортанным возгласом, который она, живая, исторгала из его груди в минуты близости.

Было трудно проследить, как и почему смерть одной женщины навела его на мысли о другой, но к вечеру он окончательно принял решение и за столом предупредил Кристину, что завтра его не будет весь день. Он сослался на неотложные дела в Петербурге, но ехал в Тверь, никак не формулируя цели своего путешествия, никого не посвящая в свои планы.

Максим не нуждался в подтверждениях факта, что отцом ребенка, рожденного через несколько месяцев после их окончательного разрыва с Таней, является не он. Но почему-то невозможно было совсем вычеркнуть это из памяти, и еще перед свадьбой он поручил Осипенко узнать ее новый адрес.

Скоростной поезд с Ленинградского вокзала отходил рано утром, и это был повод лечь в гостевой комнате, отдельно от жены. Ночью к нему пришла Аглая, от нее сильно пахло спиртным. Голосом, повадкой, даже лицом она вдруг напомнила нелепую сестру Владимира Львовича, и это заставило Максима испытывать тягостную неловкость. Они поговорили о Кристине, об их отце, о Ларисе. Максим чувствовал, что она зачем-то пытается вытянуть из него признания, которыми он обещал себе не делиться ни с кем и никогда. Когда она ушла, уже не было смысла пытаться уснуть. Он выпил крепкого кофе, вызвал такси, отправился на вокзал и через два с небольшим часа ступил на потрескавшийся асфальт платормы, ощущая себя космическим пришельцем или путешественником между параллельными мирами.

Пыльное, летнее марево ведьминым студнем висело над городом, облепляя подновленный вокзал, слепые руины навечно сгинувших фабрик, бетонные гаражи, панельные высотки жилых микрорайонов. Печать скуки лежала на лицах; рябой пузатый таксист, который повез Максима по городу, болтал о политике и зевал, не закрывая рта. И, сам чувствуя сонную одурь, равнодушно окидывая взглядом унылый ландшафт, Максим вдруг ощутил целительное свойство скуки – она притупляла боль.

Теперь его уже не смущало, что он явится в чужой дом без предупреждения, как герой дурной мелодрамы. Даже напротив, ему хотелось застать Таню врасплох, увидеть ее обыденной и каждодневной, чтобы удостовериться, что он во всем был прав.

Дверь открыл молодой мужчина в спортивных брюках, с простым чухонским лицом, с белесыми глазами навыкате. Несколько секунд молча рассматривал, затем протянул руку:

– Олежа. Проходи, не через порог.

Максим назвал себя, и тот кивнул удовлетворенно.

– Как знал, что приедешь. Танюха, гости у нас!

В квартире марево летней скуки ощущалось еще томительнее. На вешалке в прихожей топорщились зимние куртки и шубы, пахло супом, на бельевой веревке сушились детские вещи. Этот мир был тем самым бедным провинциальным адом, каким Максим его и представлял.