Влюбиться в дьявола

Лошадь принцессы Серенити погибла, а у Лонгсуорда вообще не было лошади, поэтому им ничего больше не оставалось, как идти до логова ведьмы пешком. Они шли весь день. Хотя принцесса была нежной и хрупкой, она ни разу не пожаловалась. На исходе дня они подошли к подножию большой горы, где жила ведьма. В наступившей темноте путь им освещала лишь луна. Они двинулись наверх. В непроницаемом ночном мраке рычали чудовища, жалобно кричали птицы, но Лонгсуорд и принцесса упорно и бесстрашно поднимались наверх. Как только первый луч зари коснулся вершины горы, они вдруг обнаружили, что стоят прямо перед замком ведьмы.

История Лонгсуорда

— Как уехала? Куда? — гневно закричал на дворецкого Хоуп, только что вернувшийся с деловой встречи.

Дворецкий держался достойно, хотя под злобным взглядом Хоупа ему было явно не по себе.

— Мисс Корнинг сказала, что едет навестить мистера Оутса.

— Черт! — Рено обернулся и выскочил на улицу, грум вел его коня на конюшню. — Эй! Возвращайся назад.

Грум удивленно оглянулся, но затем, развернув огромного гнедого мерина, пошел обратно к крыльцу. Рено прямо со ступенек вскочил на спину лошади и сразу пустил ее рысью. Как раз сегодня в спальне Беатрисы он прочитал письмо, извещавшее о смерти Джереми, который умер два дня назад. Ему было неловко, что он читает чужую почту, но он хотел оградить ее от всяких волнений, пока она полностью не поправится. Ему хотелось подготовить ее к неприятному и горькому известию, смягчить удар. А теперь его план разбился вдребезги. От нетерпения он погнал лошадь во весь опор, огибая встречные кареты и стараясь не задавить прохожих.

Через пять минут он повернул на знакомом перекрестке и сразу увидел Беатрису, стоявшую на крыльце дома Оутса. Вид у нее был растерянный и грустный, как у потерявшегося ребенка. Он спрыгнул с мерина, бросил поводья груму, сопровождавшему карету, и медленно поднялся по ступенькам. Сначала упала одна капля, затем другая, третья, а затем полило как из ведра.

Они мгновенно промокли до нитки. Он ласково взял ее за руку:

— Беатриса, поехали домой.

Она смотрела на него ничего не видящими глазами, по ее лицу, словно слезы, сбегали дождевые капли.

— Он умер.

— Я знаю, — пробормотал он.

— Но почему? Как он мог умереть? Я ведь видела его на другой день, он был жив и здоров.

— Поехали домой. — Он осторожно повел ее вниз. — Вы еще не совсем выздоровели.

— Нет! — неожиданно вскрикнула она и, выдернув руку, вырвалась из его объятий. — Нет! Я хочу его видеть. Может быть, они ошибаются. За ним вообще никто не присматривал. Возможно, он лишь… — Она, обезумев от горя, бросилась назад к дверям. — Я хочу его видеть.

Рено легко догнал ее и попытался остановить.

— Вам надо ехать домой.

— Нет! — Она билась в его руках. И вдруг ударила его по лицу, намеренно или случайно — невозможно было понять. — Пустите меня. Мне надо его увидеть.

Рено не стал напрасно тратить время. Подхватив ее на руки, он сбежал по мокрым ступенькам к карете. Перед тем как залезть внутрь, он громко крикнул кучеру:

— Домой!

Грум захлопнул дверцу, и карета рванулась с места. Рено крепко и нежно прижал Беатрису к груди. Глубокие, тяжелые рыдания сотрясали все ее тело. Он прислонился щекой к ее мокрой голове:

— Мне очень жаль.

— Как несправедливо! — всхлипнула она.

— Что поделаешь, это жизнь.

— Он был таким юным.

— Да, обидно, — прошептал он, ласково поглаживая ее по щеке и плечу.

Она плакала навзрыд, словно ребенок. Ее горе было столь откровенным, столь явным и неподдельным, что невольно пробуждало в нем сострадание и жалость. Возможно, он никогда не станет прежним, благовоспитанным джентльменом, приличной партией для такой леди, как она, но, тем не менее, он не собирался уступать ее никому. Желанная, добрая, ласковая, она нужна ему, как никогда. Она была олицетворением домашнего уюта и семейного счастья, он не представлял своего будущего без нее.

Когда карета подъехала к Бланшар-Хаусу, его родовому гнезду, он, взяв опять ее на руки, понес в дом точно так же, как раньше его предки вносили сюда на руках своих будущих жен. Дворецкий, слуги и служанки — все почтительно уступали ему дорогу, а он шел со своей драгоценной ношей на руках.