Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр

– Не понимаю, о чем вы, сэр Иврард, если простите такое замечание, и я думала пригласить только даму, миссис Клейверинг…

– Ах, Китти? Конечно. Но вы обе должны пообещать вести себя как следует. Не хихикать.

– Истинные леди, как я или моя подруга миссис К., никогда не хихикают, – с достоинством парировала Хлоя. – За икоту не поручусь, если после шампанского, но обязательно с «Извините!» и закрыв ладонью рот. Но хихиканье противно нашей природе.

Рассмеявшись, Иврард снова взял ее за руку. Это была Хлоя, которую он знал.

Глава XIV

1

Мистер Уилсон Келли привез свою труппу в Лондон. Его новую пьесу, премьера которой столь многообещающе прошла в Калверхэмптоне и побила местные рекорды в Блэкпуле и Сандерленде, теперь определенно ожидал аншлаг в театре «Бельведер» 10 ноября. Предполагалось, что на нее соберется весь бомонд.

В кабинете постоянного антрепренера, предоставленном по такому случаю в Оперном театре в Киддерминстере, мистер Уилсон Келли устраивал совещание. Он сидел во главе стола, а перед ним стояли чернильница и письменный прибор с розовыми промокашками. Портфель с документами лежал слева от промокашек, недавно очиненный карандаш – справа; на розовом письменном приборе – несколько листов бумаги; и любой театрал тут же догадался бы, что перед ним Джордж Дэнверс (Уилсон Келли), председатель совета директоров «Горнодобывающей компании Белла Виста», который готовится сообщить или сожалеет о своей неспособности сообщить о крупных дивидендах. Будь декорации расставлены как надо, где-нибудь стоял бы стакан воды, но все делалось чуточку наспех, и мысль о том, что мистер Келли потребует стакан воды в одиннадцать утра, могла показаться слишком нереалистичной, чтобы возыметь материальный результат.

По правую руку от председателя восседал управляющий – мистер Джон Поуп Феррьер. На коленях у мистера Феррьера примостилась бутылка пива, еще одна стояла перед ним на столе. Письменный прибор был отодвинут в сторону, поскольку мистер Феррьер по праву полагал, что и без него способен изобразить любую степень глубокомыслия, какую только могут потребовать события. По левую руку от председателя сидел его личный секретарь мистер Кэрол Хиггс. Молодой мистер Хиггс, надеявшийся, что однажды его примут за «старого» мистера Хиггса, щеголял и – в некотором смысле – вел борьбу с большой, натертой до блеска вересковой трубкой, но шесть использованных спичек на его письменном приборе свидетельствовали, что он еще не одержал верх.

На повестке дня стояло, как выразился перед началом Келли, переименование «Косточки удачи». Немногие драматурги, когда впервые берутся за перо, осознают, сколь многое зависит от названия пьесы. Немногие театралы, впервые прочитав афишу, осознают, какая борьба идет за кулисами между автором и антрепренером. С того момента, как Шекспир раздраженно сказал Бербеджу: «Да назовите хоть двенадцатая ночь, или что угодно», и Бербедж назвал пьесу «Двенадцатая ночь, или Что угодно?», или, возможно, с более раннего этапа, когда спору между Бербеджем и его помощником о том, какое из двух названий – «Бенедикт и Беатриче» или «Беатриче и Бенедикт» – принесет больше сборов, положило конец презрительное замечание Шекспира: «Много шуму из ничего, скажу я вам», – с тех самых времен у авторов начал развиваться комплекс неполноценности из-за названий их пьес. Они поняли, что споры с антрепренерами всегда будут им не по зубам. Окрестить трагедию им еще позволялось: это им гарантировало упорное сопротивление Шекспира названиям вроде «Призрак на замковой стене», «Глубины падения и неблагодарная дочь». Но романтические комедии были отданы на растерзание председателю совета директоров.

Важных критериев для удачного названия немного. Оно должно разжигать любопытство и одновременно сообщать кое-что о пьесе. Оно не должно звучать чересчур замысловато, чтобы зритель не стеснялся рекомендовать пьесу другу, а тот не поставил бы зрителя в неловкое положение, переспрашивая: «Что-что?» Оно должно быть оригинальным. Оно должно быть достаточно коротким, чтобы его легко и без особых затрат можно было втиснуть в газетную остроту и чтобы оставалось место для имени Уилсона Келли крупным шрифтом в анонсах ежедневной прессы. Все это Келли объяснил молодому мистеру Хиггсу, который появился в тот момент, когда его трубка в равной мере не откликалась ни на вдохновение, ни на выдох, и который потому был не в настроении дискутировать.