Влюбленные женщины

Величайшая общественная идея, заявил сэр Джошуа, – социальное равенство людей. Нет, возразил Джеральд, главное, чтобы каждый человек смог реализовать свои способности, надо дать возможность ему это сделать, и тогда он будет счастлив. Объединяющая идея – сам труд. Только труд, процесс производства связывает людей. И пусть связь эта механическая, но ведь и общество – механизм. Выключенные из трудового процесса люди существуют сами по себе и могут делать все, что хотят.

– Вот как! – воскликнула Гудрун. – Тогда нам не обязательно иметь имена, будем как немцы – просто герр Обермайстер и герр Унтермайстер[22]. Представляю себе – «Я миссис управляющий шахтами Крич, я миссис член парламента Роддайс, я мисс учительница рисования Брэнгуэн». Прелестно.

– Все будет гораздо лучше, мисс учительница рисования Брэнгуэн, – сказал Джеральд.

– Что будет лучше, мистер управляющий шахтами Крич? Отношения между вами и мной, par exemple[23]?

– Вот именно! – воскликнула итальянка. – Отношения между мужчиной и женщиной!

– Это не относится к сфере общественных отношений, – произнес Беркин насмешливо.

– Конечно, – подтвердил Джеральд. – Между мною и женщиной не возникают общественные вопросы. Тут только все личное.

– И сводится оно к десяти фунтам, – сказал Беркин.

– Значит, вы не считаете женщину равноправным членом общества? – спросила Урсула.

– Почему? Если речь идет об общественных отношениях, женщина – такой же член общества, как и мужчина, – ответил Джеральд. – Но в сфере личных отношений она полностью свободна и может поступать как считает нужным.

– А не трудно совмещать обе эти ипостаси? – задала вопрос Урсула.

– Совсем не трудно, – ответил Джеральд. – Совмещение происходит совершенно естественно, что мы и наблюдаем повсеместно в наши дни.

– Хорошо смеется тот, кто смеется последний, – заметил Беркин.

Джеральд сердито свел брови.

– Я разве смеялся? – сказал он.

– Если б, – вступила наконец и Гермиона, – мы только могли осознать, что в духе мы одно целое, все в нем равны, все братья, тогда остальное стало бы не важным, ушли бы злоба, зависть и борьба за власть, ведущие к разрушению, к одному разрушению.

Ее слова были встречены полным молчанием, почти сразу же гости встали из-за стола и стали расходиться. И вот тогда Беркин разразился гневной речью:

– Все совсем не так, а как раз наоборот, Гермиона. Духовно мы все разные и далеко не равны – одни только социальные различия зависят от случайных материальных условий. Если хочешь, абстрактно мы равны, но это чисто арифметическое равенство. Каждый человек испытывает голод и жажду, имеет два глаза, один нос и две ноги. На этом уровне люди равны. Но духовно все разные, и дело тут не в большей или меньшей высоте духа. При устройстве общества надо учитывать оба уровня. Ваша демократия – абсолютная ложь, а братство людей – чистый вымысел, если иметь в виду не чисто арифметическое равенство. Все мы на первых порах питаемся молоком, а впоследствии едим хлеб и мясо, все хотим ездить в автомобилях – тут начинается и заканчивается наше братство. И никакого равенства.

А я сам, кто я такой, и какое отношение ко мне имеет пресловутое равенство с другими мужчинами и женщинами? В области духа я так же далек от них, как одна звезда от другой, – и в количестве, и в качестве. Вот что должно лежать в основе общественного устройства. Ни один человек не лучше любого другого – и не потому, что все равны, а потому, что люди принципиально различаются между собой, их невозможно сравнивать. Стоит начать сравнивать, и один человек покажется гораздо лучше другого: проступит неравенство, обусловленное самой природой. Мне хотелось бы, чтобы каждый получил свою долю мирового богатства, и тогда я был бы избавлен от всяческих притязаний и мог бы со спокойной совестью сказать: «Ты получил что хотел – вот твоя часть. А теперь, болван, займись своим делом и не мешай мне».

Гермиона злобно пожирала его глазами из-под приспущенных ресниц. Беркин физически ощущал исходящие от нее яростные волны ненависти и отвращения ко всему, что он говорил. Эти мощные черные волны излучало ее подсознание. Гермиона воспринимала его слова только подсознанием – сознательно их не слыша, словно была глухой, – она просто не обращала на них внимания.

– Несколько отдает манией величия, Руперт, – добродушно произнес Джеральд.

Гермиона что-то невнятно пробормотала. Беркин отступил назад.

– Забудьте об этом, – вдруг проговорил он глухим голосом, из которого разом ушел пыл, приковывавший внимание присутствующих, и вышел из комнаты.

Но через некоторое время его стали мучить угрызения совести. Он вел себя жестоко и несправедливо с бедной женщиной. Ему захотелось сделать для Гермионы что-то хорошее, помириться с ней. Он доставил ей боль, проявил мстительность. Надо загладить вину.

Беркин вошел в ее будуар – уединенную комнату, утопавшую в мягких подушках. Гермиона сидела за столом и писала письма. Она подняла глаза, рассеянно глядя, как он подошел к дивану и сел. И снова уткнулась в бумаги.