Вместе с комиссаром

Ах, если б она знала, как у меня стало горько на сердце! Я даже не мог понять, что меня больше волнует: то, что она мне отказала и я должен счесть это за обиду, или смутная догадка, что с ней что-то происходит.

Так я и остался в тот вечер в неясной тревоге и даже с лица спал, потому что, когда посмотрел в зеркальце — а я уже начал бриться, чтобы выглядеть повзрослее, — заметил темные круги у себя под глазами.

Но скоро секрет открылся. И открыл его Матей Жаворонок, наш гармонист, с которым я успел подружиться.

— А ты ничего и не видишь, Федя, — сказал он мне однажды. — Ведь за Анэткой увивается бухгалтер из имения, Осип Осипович, хотя он вдвое старше и тебя и ее…

Я задрожал от неожиданной вести. Нечего говорить, что все мои чувства были написаны у меня на лице.

— Откуда ты это взял? — спросил я, все еще надеясь, что он пошутил.

А Матей как обухом по голове:

— Хоть ты и бегаешь к ее крылечку, да, видать, не тогда, когда надо. А я сам видел, как туда вечером ходил Осип Осипович. Да какой расфранченный! А усы, что твои пики, торчат кверху…

— Не издевайся, Мотя! — только и мог я сказать и опрометью кинулся вон из волисполкома. Хотел сразу же забежать к Анэтке, спросить, правда ли, но вместо этого повернул в лес, где в одиночестве поверял свою обиду соснам…

То, что рассказал Матей, я решил сам проверить. Под вечер собрался и пошел к Анэткиной хате. Грудь мою жег такой огонь, что я даже положил пистолет в карман. Думал, если что, так пальну, чтоб мерзкие усы Осипа Осиповича никогда уже не поднимались больше вверх.

Анэткина хата смотрела двумя окнами в сад, и мне удобно было устроиться в густой заросли сирени. Когда я, спрятавшись в кустах, заметил, что в Анэткином окне вспыхнул свет, я растерялся. Громко стучало от волнения сердце, но я все же не решался подойти к окну.

Как назло, начал накрапывать дождь, моя рыжая гимнастерка стала заметно намокать… Несколько раз я намеревался заглянуть в окно, но тут же удерживал себя. «Что я делаю? — думал я. — Разве можно подглядывать? Ну, пускай себе выходит замуж, а я все равно ее не брошу. Поеду в город, выучусь, вернусь настоящим комиссаром… — И я уже видел себя в красивом френче и галифе, при нагане с длинным шнуром. — Вот тогда, что бы там ни было, я отберу ее у Осипа Осиповича, а его… ну, тогда уже придумаю, что с ним сделать…»

Но любопытство и ревность пересилили. Решительно шагнул к окну и тут же отскочил, как ошпаренный. Да, твоя правда, Матей: на небольшом диванчике у стены Осип Осипович обнимал Анэтку.

Через минуту, опомнившись, но еще не успокоившись, я прежде всего решил, что расквитаюсь с усатым гадом. Но побоялся, что могу промахнуться и попасть в Анэтку, они же так близко сидели. «Может быть, надо ворваться в дом», — подумал я. А дождь лил и лил, я промок насквозь, но дождь не мог остудить того жара, который пылал у меня в груди… Я поднялся и глянул в окно еще раз. Анэтка покорно склонила голову на грудь Осипа Осиповича, а он перебирал своей узловатой рукой ее светлые кудри. Я уже не жалел ее и решил не спасать от наглеца. Отскочив от окна, я выстрелил два раза в воздух и помчался через кусты, через забор, скрылся в парке, который тянулся до самой волости.

У себя в постели до утра стонал и проливал слезы от боли и обиды.

«Что будут теперь говорить кругом?» — думал я.

А никто ничего и не говорил. Мало ли выстрелов слышалось тогда везде.

Через некоторое время я услышал, что Осип Осипович ведет под венец мою первую любовь…

Ах, Анэтка!..

КОНТРАБАНДИСТЫ

Гудела, сотрясалась, чуть не разваливалась Сахонова хата. Вечеринка была в полном разгаре. Три гармониста, растягивая мехи гармоник от плеча до плеча, наяривали не умолкая. Потные пары безжалостно били ногами о пол, так что пыль вздымалась столбом. И на этот раз особенно выделялись Маковские: Антось, Марка и Кузя. Это были рослые парни с хутора Гаек, которые всегда появлялись на деревенской вечеринке как-то неожиданно и полностью завладевали ею. Вот и сейчас, выше всех ростом, они плясали посреди круга, расталкивая тех, кто им мешал, а своих барышень, увлекшись стремительностью танца, подымали для забавы так, что юбки их взлетали зонтиками. Таких высоких, как Маковские, во всей нашей округе не было. И между собой они были похожи — долговязые, черноволосые, с какими-то зеленоватыми и острыми, как у рыси, глазами. И может быть, потому, что им хотелось чем-нибудь отличаться друг от друга, одевались они по-разному. Им это было не так трудно, потому что все знали, что живут они не на доходы со своего хозяйства, а на то, что добывают, шныряя ночами через границу и перевозя туда и обратно разные товары. Одним словом, я тогда впервые услышал слово «контрабандист». Антось носил модные в то время галифе и сапоги, сорочку, упиравшуюся воротником в самый подбородок, и пиджак из синего бархата; Марка являлся на гулянки в брюках и ботинках, а шею охватывал какой-то длинный пестрый шарф; Кузя в галифе и в широкой бордовой толстовке: говорили, что она хорошо прикрывает его карманы, а в них мог быть и револьвер.