Вне правил

Затем происходит то, чего не любят ни стороны процесса, ни присяжные, ни публика. Остаток дня мы проводим в тесном кабинете судьи Кауфмана, препираясь и отчаянно споря о трактовке моего поведения в рамках имевшего место неправомерного контакта с присяжным заседателем. Доставляют и приводят к присяге перепуганную Глинну Ростон. От страха она едва способна соображать и сразу начинает со лжи, утверждая, что не обсуждала процесс дома. На перекрестном допросе я наскакиваю на нее с такой яростью, что удивляю даже Кауфмана и Гувера. Она покидает кабинет в рыданиях. Затем приводят ее чокнутую дочь Марлоу Уайлдфэнг, и она повторяет свой незатейливый рассказ в ходе допроса, который неуклюже проводит Дэн Гувер, так и не сумевший прийти в себя. Когда ее передают мне, я любезно вожу ее по благоухающим аллеям, а потом вспарываю ей горло от уха до уха. Через десять минут она плачет, задыхается и проклинает ту минуту, когда окликнула меня в спорт-комплексе. Что в письменном показании под присягой она лгала, уже ни у кого нет сомнений. Даже судья Кауфман не удерживается от вопроса:

– Как мистер Радд мог найти вас в толпе из пяти тысяч человек, если никогда раньше вас не видел?

Спасибо, судья. Вопрос не в бровь, а в глаз.

Ее рассказ сводится к следующему. В пятницу вечером она вернулась домой с боев поздно. Проснувшись в субботу утром, позвонила матери, и та тут же связалась с мистером Дэном Гувером, который знал, как следует поступить. Они встретились в воскресенье днем у него в кабинете, составили заявление, и – опля! – Гувер на коне.

Я вызываю свидетелем Гувера. Тот заявляет протест. Мы спорим, но у Кауфмана нет выбора. Я допрашиваю Гувера в течение часа: даже две дикие кошки, засунутые в один мешок, и те повели бы себя цивилизованнее. Один из помощников Гувера лично составил текст письменных показаний под присягой. Другой – напечатал. Третий – нотариально заверил.

Потом он допрашивает меня, и перебранка вспыхивает с новой силой. На протяжении всей этой изнурительной процедуры присяжные ждут в совещательной комнате: не сомневаюсь, что Глинна Ростон кратко ввела их в курс дела и все они проклинают меня за непростительное затягивание судебного процесса. Как будто меня волнует их мнение. Я постоянно напоминаю Кауфману и Гуверу, что им приходится иметь дело с коброй. Если Глинна Ростон останется в жюри, кассация судебного решения мне обеспечена. Сам я в этом не уверен – при апелляции ни в чем нельзя быть уверенным, но вижу, как под тяжестью напряжения они начинают сомневаться в собственном суждении. Я неоднократно ходатайствую о прекращении данного процесса. Все ходатайства отклоняются. Но это не важно. Все заносится в протокол. Во второй половине дня Кауфман принимает решение вывести миссис Ростон из состава жюри и заменить на миссис Мэйзи, одну из наших уважаемых запасных.

Прилива энтузиазма в связи с назначением миссис Мэйзи я не испытываю – она ничем не лучше предыдущей леди, занимавшей это место. Других в Майлоу вообще нет. Будь этих замен хоть тысяча, все равно они проголосуют точно так же. Тогда зачем я потратил на это столько времени? Чтобы заставить их почувствовать ответственность. Чтобы напугать прокурора с судьей до чертиков, показав, что они, надлежащим образом избранные местными жителями, могут облажаться и запороть самое громкое дело, которое только рассматривалось в этом забытом богом городишке. Чтобы собрать основания для апелляции. И чтобы заставить себя уважать.

Я требую привлечь Марлоу Уайлдфэнг к ответственности за лжесвидетельство, но у прокурора нет сил. Я требую наказать ее за неуважение к суду. Но судья Кауфман напоминает мне, что за неуважение к суду буду наказан я. Он посылает за судебным приставом с наручниками.

– Прошу прощения, судья, – говорю я, – но я забыл, в чем именно проявилось мое неуважение к суду. Уже столько воды утекло.

– В том, что вы отказались продолжить процесс утром, и в том, что мы потратили целый день на препирательства из-за присяжного. К тому же вы нанесли оскорбление лично мне.

На это мне есть что возразить, и немало, но я решаю промолчать. Отправив меня за решетку по обвинению в неуважении к суду, они только усугубят свое положение и предоставят мне лишний аргумент для подачи апелляции. В кабинет входит дюжий помощник шерифа с наручниками, и судья Кауфман говорит:

– Отведите его в тюрьму.

Гувер стоит у окна, отвернувшись.

Я не хочу в тюрьму, но и оставаться здесь выше моих сил. Спертый воздух пронизан запахом пота. На запястьях спереди, а не сзади, защелкиваются наручники, и, проходя мимо Кауфмана, я спрашиваю:

– Полагаю, что завтра утром я смогу продолжить процесс в качестве главного адвоката защиты?

– Сможете.

Чтобы напугать их еще больше, я добавляю:

– В прошлый раз, когда меня отправили за решетку в самый разгар процесса, приговор был отменен Верховным судом штата. Девятью голосами против одного. Вам, придуркам, следовало бы почаще читать свои бюллетени.