Вне закона

Андрей с улыбкой вспоминал, как гроза преступного мира потел и кряхтел, когда его подняли на совещании. Досталось, правда, и Андрею. Один из его «барабанов» сбился с ритма и настучал то, что при проверке оказалось пустышкой. И вот сейчас, стоя в холодном подъезде и ожидая непутевого осведомителя, Андрей смотрел на соседний киоск и думал о том, как же хорошо, наверное, реализаторам, работающим в тепле и изобилии…

Из состояния глубокой задумчивости Андрея вывели менты вневедомственной охраны, вызванные бдительными соседями, которым, в свою очередь, не понравился подозрительный мужик, долго околачивающийся в подъезде. Быстро разобравшись с ментами, Андрей понял, что ждать дальше бесполезно, и, купив в киоске у улыбчивой продавщицы сигарет, поехал, проклиная дождь, домой, чтобы поздней ночью, выехав на убийство, в этом же подъезде обнаружить своего осведомителя отдельно от его же собственной головы. Голова лежала на подоконнике, и в каждой ноздре торчало по долларовой купюре, свернутой в трубочку. Картина была жуткой и прозрачной.

Глава 24

Чем дальше, тем больше накатывающие воспоминания не давали Туману жить.

…В 1970 году ему исполнилось пятнадцать лет. Это был переломный момент в его жизни. Не потому, что он вдруг поумнел. Нет, умным он стал, как ему казалось, гораздо раньше.

…Жили они с матерью в Полтаве, городке славном, тихом и чистом. По мнению ЮНЕСКО, самом зеленом на Украине, но до смеха периферийном. Полтава была любимым городом военных отставников, так как экология там была девственна, а промышленность оставалась в зачаточном состоянии. Население составляло примерно двести-двести пятьдесят тысяч. Практически все знали друг друга. Центральная улица называлась Октябрьская, бывшая Сталина, а в народе просто Шляндра. В воскресенье весь город, одевшись во все самое лучшее и самое модное, бродил от одного угла Шляндры до другого. В выходные во время этих променадов можно было встретить кого угодно. Туман был центровым. Он жил на улице Котляревского, которая уходила вниз от Октябрьской до улицы Шолом-Алейхема. Во дворе дома, где они жили, находилась детская спортивная школа и первый в Полтаве открытый бассейн. Туман ходил на водное поло и хорошо помнил кумиров своего детства, выдающихся полтавских пловцов-олимпийцев – Евгения Михайлова, Татьяну Девятову и Рудольфа Урузбахтина. Вернувшись из поверженного Мехико в 1968 году в огромных сомбреро, они, вальяжно развалясь на бортиках бассейна, под песню «У моря, у синего моря» рассказывали обалдевшим пловцам и ватерполистам о Мексике и Олимпиаде.

Первым тренером Тумана был огромный, добрый мужик Анатолий Трофимович Вицко. Он был одним из маминых любовников и забрал Тумана в спорт. И вообще, мама Тумана была его самым обожаемым кумиром и непререкаемым авторитетом. Нахлебавшись до кровавой икоты прелестей супружеской жизни, похоронив (после того, как пьяный муж избил и выгнал ее в ночь на мороз) девятимесячного брата Тумана Славика, мама решила больше замуж не выходить и всю жизнь посвятила себе и Игорю.

Все свое детство и юность Туман помнил запах дешевого одеколона типа «Шипр» от военных мундиров и «Кармен» и «Красная Москва» от маминых подруг. Когда он учился в третьем классе, один из самых ярких маминых любимых, дядя Саша, дал послушать Туману кассету с хриплым и загадочным голосом. Это были записи Высоцкого. И странное дело, Туман задумался.

В школе он учил «У лукоморья дуб зеленый…», а с кассеты узнал, что «лукоморья больше нет, от дубов простыл и след». И Туман снова задумался… Дядя Саша был физиком. Носил модную бороду и убедил Тумана прочитать первую в его жизни книгу. Она называлась «Охота на мамонтов». И вдвойне странное дело – Туман слез с забора. Хриплый голос Высоцкого, первая прочитанная книга, часто подслушиваемые, но непонятные споры между физиками и лириками чистой оттепельной эпохи 60-х из дворового хулигана сделали читающего, даже с фонариком под одеялом, интересующегося всеми жизненными прибамбасами пацана.

…Фаина Раневская, услышав стихи Ахматовой, сказала, что «они смолоду вошли в состав моей крови». Песни Высоцкого стали не только частью крови, пункции и бледно-серого вещества его неокрепшего мозга. Они стали светлой стороной его жизни. Они советовали, объясняли, подпитывали энергией. Они давали силы выживать во всех дальнейших жизненных катаклизмах. Творчество Высоцкого стало для Тумана Ноевым ковчегом, в котором он пережил потоп безысходности и безнадеги.

Глава 25