Вне закона (ЛП)

Лейтенант Вут, высокий, смуглый, угловатый мужчина — кабаний клык выпирал у него изо рта, и он обычно точил его в щетинистых волосах своей бородки — перед каждым боем менял свою пилотку на бархатный берет, вроде того, что носили ваганты и «вандерфогели». Потому что в яркие довоенные дни этот худой мужчина находил подходящую ему форму только в рядах той молодежи, которая не могла дышать в тепловатом воздухе застывших требований, мечтая о прорыве и о буре, которая должна была ворваться в глухие пространства. И если теперь у гамбуржцев и было что-то, что можно было бы назвать дисциплиной, то это происходило из чутья сущности этого человека и его удачи.

Потому гамбуржцы, к которым я присоединился, представляли собой особенный класс бойцов посреди кучи отрядов, сражавшихся в Прибалтике.

В Прибалтике было много рот, организованных подразделений под командованием надежных командиров, нанятых и действующих по четкому приказу. Там были кучки подстегиваемых беспорядками авантюристов, которые искали войну и с нею добычу и вольницу. Там были патриотические корпуса, которые не могли перенести крушение своей родины и которые хотели защитить границы от нахлынувшего на нее красного потопа. И там было Балтийское ополчение, сформированное из хозяев этой страны, которые решительно хотели сохранить свою семисотлетнюю традицию, свою превосходящую, мощную филигранную культуру, спасти любой ценой самый восточный бастион немецкого господства, и были немецкие батальоны, образованные из крестьян, которые хотели тут поселиться, голодные к земле, которые нюхали землю и в меру своих сил ощупывали то, что эта горькая земля могла им предложить. Воинских частей, которые хотели бы бороться за порядок, тут не было. И многочисленность лозунгов придавала им уверенность в том, что им всем достанется свой кусочек, кусочек вознаграждения и надежды и манящая цель.

Но из массы, которую рухнувший Западный фронт потоком гнал на восток, выделялись единомышленники. Мы находили друг друга как бы по тайному знаку. Мы находили друг друга далеко в стороне от мира буржуазных норм, не зная никакого вознаграждения, никакой цели. В нас сломалось что-то большее, чем ценности, которые мы все держали в руке. У нас сломалась также и та корка, которая удерживала нас в заточении. Связь была разорвана, мы были свободны. И нас также влекла за собой кровь, внезапно вскипевшая, тянула в упоение и приключения, кровь вела нас к широким далям и к опасностям, она сплачивала также и то, что осознавало себя как в высшей степени родственное. Мы были союзом воинов, пропитанным всеми страстями мира, безумными в желании, радостными в наших «нет» и «да».

Мы сами не знали, чего мы хотели, а того, что мы знали, мы не хотели. Война и приключение, волнение и разрушение, и неизвестное, мучительное, хлещущее из всех уголков наших сердец стремление! Распахнуть ворота в охватывающей весь мир стене, маршировать по пылающим полям, топать по пыли и разлетающемуся пеплу, мчаться через лесную чащу, через обдуваемую ветрами пустошь, вгрызаться, пробиваться, побеждать на Востоке, в белой, жаркой, темной, холодной стране, которая распростерлась между нами и Азией — хотели ли мы этого?

Я не знаю, хотели ли мы этого, но мы делали это. И вопрос «почему» блекнул в тени постоянных боев.

Небо все еще тлело над Тетельминде. Переплетение ветвей темно выделялось на небе. Неужели большевики действительно ни о чем не догадывались? Уже все последние дни царило беспокойство на немецком фронте. Части как раз собирались, на свой страх и риск, решиться на штурм Риги, когда немецкое правительство хитро сообщило главнокомандующему в ответ на его стремления, что оно не могло бы воспрепятствовать тому, чтобы Балтийское ополчение захватило Ригу, а немецкие войска могли бы тогда обеспечивать безопасность собственных линий.

Вечером, когда был отдан приказ на продвижение, солдаты ощутили это как толчок. И пока группы разбегались, чтобы собираться и вооружаться, покинутые дома уже повсюду горели высоким пламенем. Офицеры с проклятиями бегали туда-сюда, но на все новых и новых крышах трещали красные языки, освещали неподвижную опушку леса, широко окрашивали темное небо призрачным светом. Горела вся Тетельминде, грандиозный факел, зажженный древним инстинктом одержимых, в которых внезапно снова запульсировало первое желание человека, уничтожение, и взывало к своим правам. Циферблат наручных часов светится. Точно половина второго. Я смотрю в сторону лейтенанта Вута, который стоит недалеко за деревом и пристально смотрит в бинокль вперед. Теперь он делает движение. Он наполовину наклоняется вперед и вставляет сигнальную ракету в ствол пистолета. Он сдвигает ствол, раздается треск.

Там в усадьбе кукарекает петух. Как будто весь фронт затаил дыхание. Шум идет по лесу. Бесчисленные левые ноги прижимаются к телу. На востоке начинает рассветать. Вдруг лейтенант Вут поднимает руку и выпускает сигнальную ракету высоко в воздух.