Вне закона (ЛП)

Посреди леса, прижавшись к узкой поляне, притаился домик батраков. Вот оттуда по нам и стреляют. Мы спешим по лесу, наполненные никаким другим стремлением, кроме как желанием удовлетворить влечения нашей крови в молниеносном нападении на занятый дом. Рядом со мной пыхтит Хоффманн с его пулеметом. Колесо миномета скрипит на лесной дороге. Муравски бежит назад, чтобы забрать наш пулемет. Мы криком «Хуммель» собираем всех гамбуржцев, которые оказались поблизости. У опушки леса мы бросаемся на землю. Одно отделение приступает к штурму с фланга. Пулеметный огонь из усадьбы яростно рубит их первый скачок. Все же, все же они готовятся к второму скачку, между тем грохочет лента пулемета Хоффманна, первая мина уже с яркой вспышкой покидает короткий минометный ствол. Прежде чем высокие балки и стропила снова падают на землю, три, четыре взрыва взметаются перед домом, черные шары, которые отправляют безумный треск по шумному лесу. Тут я уже вижу, как темные точки гамбуржцев проворно двигаются вокруг домика. Мы бросаем пулемет на произвол судьбы и бежим.

Наступил светлый день. Мы уже у первых заборов, как один прибегает со двора. — У нас пленные! — кричит он, и он кричит: — Там в кустах должен лежать Кляйншрот!

Кляйншрот два дня назад не возвратился из патруля. Я бегу к кустам, там Хоффманн трещит сквозь кусты, и там лежит Кляйншрот.

Кляйншрот ли это? Этот кроваво-красный комок там? Как, это был человек? На коричневой земле смесь комьев земли, крови, костей, кишок, лоскутов одежды. Только голова, отрезанная, так что глотка глядит к небесам; тонкая нить крови, изо рта к подбородку, засохшая; глаза открыты, так что глядит только белок, так лежит голова. И земля около бедного тела вытоптана, раздавлена, перекопана — и что-то белое и крупчато маленькое, почти развеянная кучка между кровью и слизью — что это? Соль!

— Пленные, говоришь? — спрашиваю я мужчину, — пленные? Хоффманн уже исчезает. Я мчусь к дому. Там пленные, и у одного из них синяя форма немецкого гусара и красный шарф на теле. — Что, немцы? — Хоффманн подскакивает к нему. — Что, немцы? — хрипит он и подбегает к нему и бьет его кулаком в лицо. Но тот отступает назад, он шатается, собирается с силами, и выпрямляется. Теперь он снова ударит, думаю я; как будто бы что-то неназываемое овладевает им, мышцы щек напрягаются, и он становится бледным, таким бледным, каким я никогда еще не видел ни одного человека. Двое солдат цепляются за Хоффманна, который неистово рвется к мужчине и шипит: — Что, немцы? — Да, — вдруг соглашается пленник и цедит слова сквозь зубы. — Я немец, — говорит он, и неизмеримая ненависть заключена в этом его слове, — нас там очень много, немцев, — запыхавшись, произносит он, и вдруг он орет: — Мы никогда не успокоимся, пока эта проклятая Германия не будет искоренена…

Там в целом восемь пленных, из них три латыша, два чеха, один поляк, русский с Волги, украинец и еще этот немец. Этот немец был военнопленным, в Сибири, присоединился к красным войскам и принадлежит теперь к полку имени Либкнехта, составленному преимущественно из немецких и австро-венгерских военнопленных. Он родом из провинции Саксония и был прежде монтером. Нет, говорит он на коротком допросе, у него нет никакой родни в Германии. Да, он коммунист. Он командовал солдатами, занимавшими атакованный домик. Кляй-ншрот попал в его руки раненым и был расстрелян по его приказу. Что теперь с ним произойдет, ему все равно.

Хоффманн уже в яростной поспешности копает могилу для Кляйншрота. Пленных выводят к стене амбара. Они спокойно проходят перед винтовками. Латыши и чехи почти поспешно идут на свое место, они неподвижно, мрачно и измученно глядят в дула. Русский и украинец, оба крестьяне в полностью разорванной форме, с зарослями белокурых волос на гловах, снимают шапки, как будто хотят перекреститься. Но они не делают это. Поляк дрожит и начинает тихо рыдать. Немец двигается безразлично.

Лейтенант Кай, который оказался при штурме в усадьбе, вдруг поворачивается и уходит. Я бросаю взгляд в сторону Хоффманну, который копает могилу Кляй-ншроту. Я медлю, должен ли я идти к нему. Тут трещит залп.

Потом мы маршируем дальше. Мы выходим, пробившись через широкий, плотный лесной пояс, на дорогу, где мы собираемся. Там уже толпятся колонны. Широкая дорога переполнена войсками и машинами, которые все стремятся вперед. Мы присоединяемся и маршируем с ними. Прямо у Торенсберга мы узнаем, что Рига пала.