Внучок

Искорки не успело мигнуть в голове — так вот я уже тут! Хорошо ж как… Светло-добро, сияние тёплое где-то далеко доносится, но всё равно — так приятно. Как же хочется к сиянию этому поближе прилепиться. Выворачивание рвотное перебило радость возвращения к жизни сущей. Потянуло выворотом вперед, а колесница уж в высях порхает. Милосерднейшие, добрейшие твари неба. Чуете вы, чувствуете как тяжко мне пришлось, маньохонькому. Сострадание у вас как у души человеческой. Главное, рвота эта попадись, цепи гады брюхо передавили. Враз и пустота и эти чудеса. Помазали на бесий трон, вот и беды меня настигают. А рвота как рванула, как начала наизнанку выворачивать-выкручивать — словно в водовороте морском верчусь. Туда-сюда, сюда-туда — тяжко… но стерпимо пока. Только вот сколько этого водоворота мне уготовано? Авось застряну тут навсегда еще… Буду как собака за хвостом — гонятся до конца века своего. Но даже такой псиной, застрявшей до конца пути земного в погоне за своим же хвостиком, уж точно лучше быть им, чем мертвым львом. После того кошмара, да хоть мухой навозной. Жить хочется страшно и прекрасно это чем-то. Там, ой, в преисподней этой побывав, иль как то кличут. Скорлупа какая-то вообще, эти пальцы длиннющие, гнилые — как черви-ниточки. А может тот кошмар и страшнее ада. Да, точно страшнее. Ничего страшнее быть не может — разве что вообще все лепестки выдернуть- так ты вообще и не был никогда и сейчас тебя нет и не будет никогда вовсе. Из ада хоть выпустят через год, как гадости все свои исправишь — выйдешь без черни на душе. И наслаждайся вот той второй загадочной жизнью, которая после первой смерти начинается. Сад какой-то, наверное растёт чего. И дыни сладкие наверно и тыквы и абрикосы и может даже мячики там растут. Ну там… маленьким чтобы поиграть-попинать. Не будем же мы с пастухами в том саду овечек пасти. Есть один пастух — пусть и дует-пустует. Плюс огорожен тот сад защитой ангельской, непроходимой. Куда эти овцы могут ускакать? Там всё рядом же, это-ж сад. Ну думаю волков там точно нету. Если бы в этой, первой жизни только волками одними обходилось. Вот этот сад, может дурью маюсь, но я вроде именно его во сне видел. А там никак стен, ни огороды, ни рова. Да так смотришь — вроде ничё и не видно, нет сада никакого. Но вот там я серафима увидел впервой, ой страшно было — уже просыпаться начал. Как впервой такую тварину видишь, как он крыльями махнет — сердце не то что в пятки, на пару саженей в сыру землю закапывается. Шагу не сделаешь, ага: дёргайся, качайся, прыгай-приседай — фига чё выйдет. Страшный сон вот — он как? Если сильно испугаешься — то же самое всё: ноги не ходят, руки даже не поднимешь. И стой значиться, ожидай пока тебе псоглавец руки-ноги покусает да кости обглодает. А там уже думаешь как же скелетиком жить-то буду, ёёё… Кошмары кошмарами, а как в такую дуристику во сне поверю, комаром там например полетаю и уже верю шо я — комар. Проснусь — потянусь, глаза протру и как пойму что я, балда сонная: судьбу комариную не то что на душу принял, а и нутром даже пищалки да кусалки полюбить успел. Комарихи такие забавные в своей суете. Туда сюда мотаются — хоть бы что, природа такая у них. Ой задурила меня эта крутилка вертелка, рвота эта. Комары уже чудятся-мерещатся. Так о чём это я? Серафим. Вот говорил я что испугал меня, но как в глаза глянул оком своим, так мигом успокоился. Полюбил я сразу серафимов. Уж наверно никто из тварей небесных высот не любит человека как серафим. Как собака человеку радуется. Рядом летает — радостно ему от людей, в воздухе порхает то туда то сюда. А порой махнёт крылом, посыпет на тебя золотые искорки — это маленькие крошки, ангелочки золотые. Куда на тебя приземлятся: на макушку, на ладошку иль за шиворот даже, то начинается: песни, пляски, хохот, топот. Чуть ли не свадьбу играют, только бесполые ведь ангелочки, так что вряд ли. Только вот минутка минет — а от них уже и след простыл. Точнее, один след они как раз могут оставить — пыльцой золотой тебя осыпать. Только никуда они не убегают и не улетают. А просто берут и исчезают, блеснул последний раз — и нет уже его. Никогда больше забавляться с ними не буду. Хоть показал мне Шестикрылый, что это вроде чудеса какие-то и не взаправду это. Серафим лишь золотыми песчинками с крыльев осыпает, а после оком глядит тихонько и представления чарует. Это он чтоб смех дитяти подарить, любит он смешить.