Внук Персея. Сын хромого Алкея

– В ухо хочешь?..

Агора бурлила. Спорили до хрипоты; брызжа слюной, хватали друг друга за грудки. До кулаков дело, хвала богам, пока не дошло. Впрочем, дурное дело нехитрое.

– Пелопиды! Кругом Пелопиды!

– В Олимпии, в Мегарах, в Коринфе…

– …в Трезенах…

– А толку?

– Гора толку! Пусть и у нас – Пелопиды!

– Обойдутся!

– Жирно будет!

– Зато войной никто не пойдет…

– У ванакта, между прочим, сынок остался…

– Ликимний? Мал еще…

– Опекуна назначить…

– Ублюдка – на тронос?! Уж лучше Амфитриона!

– Убийцу?! Да его казнить надо…

– Казнить? А в ухо не хочешь?

Дотошные микенцы перебрали всех. Кто‑то вспомнил Птерелая Тафийца. Вроде как родич Персею – праправнук, что ли? Радетеля за «праправнука» подняли на смех. Желающих видеть на троносе вождя пиратов не нашлось. Испугана воплями, Растерянность спряталась в переулке.

– Оракул! Оракул нужен!

– Оракула в ванакты!

– Уймите придурка! Спросить оракула надо!

– Верно!

– Правильно!

– Устами оракула…

– …говорят боги!

– О‑ра‑кул! О‑ра‑кул!

– Чего орешь? В ухо хочешь?..

К чести знати надо сказать, что она пришла к тому же решению. Лучшие люди Микен совещались в осиротевшем дворце. Здесь страсти кипели не хуже, чем на площади, но быстро улеглись. Осталось решить: к какому оракулу обратиться.

– Зевс Додонский?

– Далеко. Пока туда, пока обратно…

– Как бы смута не началась. Быстрее надо.

– Дельфы?

– Опасно. Пифии лавра надышатся, такого напророчат…

– Олимпия? Она ближе всех…

Знать переглянулась. Олимпия – вотчина покойного Пелопса. На его средства там был возведен храм Зевса, где и находился оракул. Жрецы, мягко говоря, не бедствовали. Никто из собравшихся не сомневался в источнике их благосостояния. Как повлияет это на ответ? С другой стороны, кто рискнет вслух усомниться в истинности оракула? Того, чьими устами вещает сам Громовержец?

– Итак, Олимпия?

– Решено.

– Снаряжаем посольство…

– Нужны богатые дары…

– На дары не поскупимся…

* * *

– Все понял?

– Разумеется, брат.

Двое молодых людей стояли в тени портика. В отдалении шумела агора. Здесь же никого не было. Глухая стена над головами. До ближайших домов – полсотни шагов. Лишь ветер ерошил крону яблони да гонял пыль по булыжнику.

– Отправим в Олимпию верного человечка. Пусть шепнет жрецам нужное слово.

– Микенами должны править Пелопиды! Вот правильный оракул…

– У меня есть подходящий гонец.

– Шли его без промедления. Надо, чтобы он опередил посольство…

– Судьба любит смелых, брат!

– Боги, подарите нам удачу!

Наскоро обнявшись, Атрей и Фиест разошлись в разные стороны. Оба торопились. У обоих имелись срочные дела.

– Все запомнил? Повтори.

– Микенами должен править сын Пелопса, – доложил верный человечек. Память у него была отменная, в отличие от совести. – Тот, в чьем стаде найдется златорунный баран.

– Молодец, – улыбнулся Атрей. – Это великие слова. Они потрясут мир.

– Потому что они твои, господин?

– Они не мои.

– Это слова твоего мудрого отца, господин?

– Нет. Это слова бога.

– Неужели Зевса?!

– Так высоко я не замахиваюсь. Баран появился в моем стаде по воле Гермия Душеводителя. Гермию же и принадлежит сказанное. А теперь поспеши. Олимпия близко, но мешкать нельзя. Судьба любит смелых…

«…и предприимчивых,» – про себя добавил Атрей. Барана он украл из стад отца. Подарок Олимпийца, сулящий тронос, нужнее молодым. Старикам – могила, юношам – власть. Если хитроумный бог желал блага Пелопсу, отчего бы Гермию не оценить расторопность Пелопсова сына? По молодости Атрей не знал цену подаркам Гермия Лукавого. Не знал он – или забыл, не придав значения – и того, что возничий Миртил, предательски убитый Пелопсом, тот самый возничий, кто проклял убийцу со всем его потомством, был сыном Гермия. Боги мстительны; подарки – одно из орудий их мести.

– Я уже в дороге, – сказал верный человечек. – Жди, господин.

Ночь накрыла Микены плащом из лунного серебра. В складках его заново рождались дома и улицы, храмы и деревья – серые громады, угольно‑черные ущелья. Отблески на мраморе колонн и брусчатке площадей играли в прятки с темнотой. Дробились, множились; исчезали. Город превратился в царство теней. Меж них кралась одна, на диво самостоятельная. Она то сливалась со своими менее беспокойными товарками, то отделялась, спеша пересечь площадь. В такие моменты тень обретала плоть и объем, превращаясь в женскую фигуру, закутанную с головы до ног. Путь ее кончился у ворот дома на отшибе. Дом терялся во мраке; три раскидистые оливы скрадывали его очертания, превращая в холм.

– Пришла! Я весь горю от нетерпения.

– Радуйся, Фиест! Я едва дождалась ночи.

– Так порадуй меня, Аэропа!

Жаркий шепот. Две тени сплетаются в объятиях. Ветви олив шелестящей завесой скрывают любовников от досужих глаз. Впрочем, кому за ними подглядывать? Разве что тысячеокому великану Аргосу, чьи глаза‑звезды переливаются на бархате неба.

– Ты приготовил ложе, милый? Уж я тебя порадую!

– Ты нетерпелива. Вся пылаешь. С Атреем ты так же горяча?

– По‑разному, милый. По‑разному.

Темнота скрывает подробности. Наверное, женщина улыбается.

– Иногда его ласки разжигают мой огонь. Тебе придется постараться, чтобы превзойти брата.