Внутри, вовне

Дядя Яиль Мосейзон (Яиль — это вариант имени Йоэл на литовском идише) был часовщиком. Он был младшим сыном «Башни Давида» — знаменитого реб Исроэла-Довида Мосейзона, — то есть он был дядей моей матери и моим двоюродным дедушкой. Но мы называли его дядя Я иль. Как рассказывает мама, Яилю тоже следовало бы стать раввином, ибо он блестяще учился. Однако Яиль увлекся Гаскалой — просветительским движением, которое дошло до России лет через сто после того, как евреи других стран Европы уже просветились. Видите ли, лучшие умы русского еврейства по уши погрузились в изучение Талмуда, и евреи были отгорожены от мира в штетлах и гетто, так что прошло немало времени, прежде чем до них дошли эти новые идеи извне. Молодые «маскилы» — такие как дядя Яиль, — вместо того чтобы только и делать, что штудировать Талмуд, хотели читать Дарвина и Вольтера и писать на идише и на иврите художественные произведения — рассказы, стихи, очерки. Но они восстали против многовековой системы, которая огородилась бастионами традиции и смотрела на мир только через талмудическую призму. Для раввинов опаснейшим символом пришедших извне писаний, которые дозволялось читать только самым зрелым и мудрым ученым мужам, был Аристотель. А учение Платона было подрывной ересью, неприемлемой и запретной абсолютно для всех. Что же до Дарвина, то его имя произносилось в иешивах не иначе как шепотом, точно это было каббалистическое прозвание дьявола, которое, если его громко выкликнуть, может привести к тому, что дьявол, ухмыляясь и пуская дым из ноздрей, собственной персоной вылезет из-под пола.

Ну так вот, как я уже сказал, дядя Яиль был «маскил». Это, конечно, парадокс, что я в конце концов пристрастился к изучению Талмуда, тогда как для моего двоюродного деда Талмуд был тюрьмой. Времена меняются. Я отлично могу понять, почему «маскилам» хотелось порвать со стародедовским учением и заглянуть за его пределы; но теперь эта борьба уже закончена. Я читал Вольтера и Дарвина, сколько мне хотелось, а в семнадцать лет, студентом-первокурсником, и Аристотеля и Платона я знал вдоль и поперек.

Но настоящим «маскилом» был даже не столько Яиль, сколько его брат Ашер, который остался в Минске. Ашер прочел все некошерные книги на идише, на иврите и по-русски, какие только мог достать. Он так и не женился. Мягкий, приветливый человек, но железных принципов, он жил в доме реб Исроэла-Довида, у которого сердце разрывалось из-за того, какие нечестивые книги читал его сын. Ашер не выказывал никакого интереса к шедевру своего отца — «Башне Давида», — да и вообще к Талмуду. Когда в 1941 году в Россию вторглись немцы, они схватили Ашера, и он погиб, как и все остальные наши минские родственники. Мама любила Ашера и всегда называла его «философом» — «дер-филозофе».

Мне жаль, что я не был с ним знаком.

А дядя Я иль взбунтовался и ушел из дома. Попав в Америку, он оказался у разбитого корыта: гол как сокол, свободен как птица, он больше не имел против чего бунтовать. Он обосновался в Бэй-Ридже и там спознался с ужасно некрасивой религиозной девушкой, за которой давали в приданое триста долларов. Он женился на ней и на триста долларов открыл часовую мастерскую. Все что угодно, только бы быть подальше от синагоги и от еврейского вероучения! Ведь он же был бунтовщик.

Но бунтовщик он был довольно своеобразный. Дом у него был кошерный, и это казалось ему чем-то вполне естественным. Он соблюдал субботу и выполнял другие обряды. Собственно говоря, для того-то он и занялся починкой часов, чтобы всегда иметь выходной по субботам. Но эта работа испортила ему зрение, и его ученые занятия пошли насмарку. Его жена была женщина очень толстая, неулыбчивая, злая — и худшая повариха во всей нашей «мишпухе». Ее зеленый суп был просто неописуем.