Во что я верую

Победа на Марне[128], сопротивление Вердена в 1916 году, развал России и ее выход из войны в 1917 году — эту страну любили за ее таинственность, мощь и удаленность, так, во всяком случае, мечталось при взгляде на карту, — сокрушительные удары 1918 года и, в конце концов, победа, так тяжко, точно на последнем выдохе, добытая с помощью boys

[129], лихо завладевших выступом Сен-Мийеля, — всё это слишком глубоко засело в сознании стариков-крестьян из моей округи, чтобы они не понимали, что Францию спасло что-то вроде чуда, что чудеса не катятся одно за другим, как на конвейере, что может случиться и так, что Богу, в которого они верили, но — особенно мужчины — верили без особых внешних проявлений, стыдливо, на республиканский лад, станет когда-нибудь невмоготу быть французским. Точно от телесных ран, эти крестьяне моего детства страдали от этой земли, испустившей дух под градом шрапнели.

Под дикой, едва пробившейся порослью глаза их памяти прозревали поля, на которых они гнули спины вместе со своими отцами. И тридцать лет подряд земля отказывала в жизни всходам, ничто не росло на огромном поле битвы под Верденом, и только через тридцать три года, ставшие как бы символом смены поколений, природа, наконец-то, взяла свое. Помню, как я поразился в 1948 году, а позже и в 1951-ом, когда в течение целого десятилетия передо мной вновь стали открываться пейзажи моего детства. Почва оставалась бугристой. Нарушенной по-прежнему и еще на несколько столетий, а то и на одно-два тысячелетия вперед, оставалась и циркуляция подземных вод. Но поверхность земли зарубцевалась, вновь укрывшись зеленью. Увиденный с высоты птичьего полета, этот зеленый покров бескрайних посадок низеньких хвойных деревьев (нехитрое лесное прикрытие скупых на питательные соки земель), казалось, ждал, когда новое поколение монахов с топорами и плугами нагрянет на эту новую целину[130]

. Поле верденской битвы научило меня многому, а в том числе и тому, о чем догадывались наши предки-крестьяне: время людей — это уже не время природы.

Франция стала родиной издревле, это — очень старая земля людей, земля воинов и крестьян, родина хрупкая, которая, как видно, находится в опасности, родина трудная.

Как есть человек до человека; как насчитывается десяток миллионов лет в до-истории, предшествующей той первой могиле, которая вырубила в скале дату нашей сотворенности, — так есть и Франция до Франции. По обоим берегам Луары древняя Галлия соседствует с двумя древнейшими цивилизациями, которые когда-либо обнаруживались на Земле. Известно, какое значение в истории человечества сыграл переход к неолиту. Вместе с первой могилой он представляет собой важнейший переломный пункт в эпопее человечества. Две эти древнейшие цивилизации — средиземноморская и дунайская. Эти два глубоко различных мира дополняют друг друга. Оба соприкасаются в Галлии. Тем самым в Галлии сочетаются те две системы, с которыми сопоставляются все остальные. Различно всё: пейзажи, очертания полей, отношение к земле, к жизни, к смерти. Используя типологию Ницше, мы говорим, что Средиземноморье хтонично, а Дунай — аполлиничен. Представители этого последнего типа, вера которых предположительно связана с небесными божествами, оставляют свои поля открытыми, проводят глубокую вспашку, склонны жить в сообществе (как мои лотарингские предки), кочуют до самого Шартра. Взгляд предков из Корреза[131] прикован к земле, они душой и телом привязаны к могилам. Они, возможно, горды тем, что в Ла Шапелльо-Сен они устроили погребение одного из первых мертвецов в истории; горды тем, что и похоронили его, и оплакали.

Вся история — как Галлии, так и Франции — отмечена двойственностью. Францию породила случайность, возложившая на короля Francia — короля романской части Королевства Франков (Regnum Francorum) — задачу пойти крестовым походом во имя истребления ереси катаров[132]

; подобно болезни, эта ересь угрожала погибелью самой колыбели жизни в Нарбоннском крае и в Аквитании. Именно так Francia, начиная с воскресенья 27 июня 1214 года, когда произошла битва при Бувине, оказалась вовлеченной в дела средиземноморской части старейшего из миров. Обе эти части существуют слитно в какой-то мере по воле случая: этим словом республиканский календарь[133] обозначал Провидение. Королевство созидалось с опорой на оба этих культурных конгломерата. И хотя ничто не сталкивало их друг с другом, они различны между собой так, как это только можно вообразить. У жителей Франции есть ощущение общности, тогда как они постоянно расходятся почти во всём, не считая того, что они не собираются разлучаться.