Во имя Гуччи. Мемуары дочери

— Ты с ума сошел?! — воскликнула моя мать, думая об Олвен, но отец успокоил ее, сказав, что его жена проводит лето в Англии и прислуги на вилле осталось совсем немного. Ее пришлось уговаривать снова поехать в дом, в котором она была только однажды, на летней корпоративной вечеринке, казавшейся теперь далеким воспоминанием. Однако при участии Морин отец в итоге выманил ее из душной квартиры на виллу в холмах, с ее просторными лужайками и покачивающимися на ветру кипарисами.

Как, должно быть, странно было моей матери вновь переступать порог семейного дома Альдо и Олвен! Это место символизировало другой мир, в котором он жил, ту часть его жизни, какая протекала без нее. Как бы муж и жена ни отдалились друг от друга, возникало явное ощущение того, что мама вторгается в чужую близость, находясь в этих стенах.

Я в свои два года была слишком маленькой, чтобы запомнить этот день, но когда смотрю на фотографию, на которой мы сидим у бортика бассейна, то вижу, каким счастливым был мой отец и какой удивительно спокойной выглядела моя мать в своем купальнике и шелковом шарфике на голове. Для защиты от свирепого августовского солнца на мне был маленький чепчик и вязаный жакетик, а мама крепко держала меня, чтобы я случайно не свалилась в воду. Однако все мое внимание, похоже, было устремлено на Морин — моего собственного ангела. И именно ангелом она проявила себя, когда через несколько месяцев мать попросту исчезла из моей жизни.

Должны были пройти годы, прежде чем я точно узнала, что́ тогда случилось, но даже тогда дошедшие до меня подробности были отрывочными. Никто из моих родителей не был готов обсуждать со мной один из самых странных эпизодов маминой жизни.

— Я не могла спать, — вот и все, что она говорила потом. — У меня было слишком много мыслей. Жизнь стала невыносима.

К тому времени, когда мне исполнилось три года, врач диагностировал у матери клиническую депрессию. Он порекомендовал отцу обратиться за помощью к психиатру. Увы, аналитик, к которому он ее направил, влюбился в нее и стал строить козни ее союзу с папой и компании GUCCI. Поддавшись на его убеждения, мама начала воспроизводить его риторику.

— Это ты сделал меня такой, Альдо! — обвиняла она.

Отец настолько разозлился на него за «промывание мозгов» моей матери, что явился на один из сеансов и вылил свою ярость на психотерапевта. Он не позволил моей матери продолжать сеансы, но уже того, что мама внезапно лишилась влияния этого новоявленного Свенгали[32], было вполне достаточно, чтобы чаша переполнилась.

Я была слишком мала и не понимала происходящего, а моя мать отказывалась об этом говорить; но, похоже, она перенесла чувствительный нервный срыв. Мой отец, безусловно, опасался за состояние ее рассудка и был в ужасе, видя, что его любимая женщина не в состоянии нормально функционировать. У него просто не осталось иного выбора, кроме как последовать совету врача, который рекомендовал маме провести некоторое время в клинике для лечения бессонницы, la cura del sonno, пока сон не восстановится. Кроме того, врачи настаивали, чтобы она не имела никаких контактов с внешним миром и ее оставили в покое, по крайней мере на первых порах. Спустя некоторое время мой отец сможет разговаривать с ней по телефону, заверили врачи. Моя мать одобрила эту идею, несомненно с нетерпением дожидаясь возможности получить передышку от своего личного ада. Зная папу, уверена, что он не считался с расходами. Мне известно: ей настолько понравилось в клинике, что даже после возвращения домой она временами добровольно ложилась туда на пару дней, «чтобы немного отдохнуть».

Эти события были, пожалуй, наиболее драматичными для отца, поскольку представляли собой те редкие моменты в его жизни, когда он ощущал собственное бессилие и чувствовал свою вину за то состояние, в котором она оказалась. Мама говорила, что никогда не забудет выражения му́ки на его лице, когда он собирался уехать и оставить ее в клинике. Едва не плача, он сказал ей:

— Я подарю тебе луну и звезды, Бруна. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы все исправить?

У меня вообще не осталось бы никаких воспоминаний об этом периоде нашей жизни, если бы не инсайт[33] у гипнотерапевта, с которым я встретилась в Калифорнии лет сорок спустя. Проследив мою жизнь в обратном порядке до самого детства, он выявил травму, случившуюся, когда мне было три года, и спросил меня, что тогда происходило. В поисках ответа на этот вопрос я позвонила матери, которая просветила меня и объяснила, что несколько месяцев я оставалась наедине с Морин. Этот эпизод усугубил мое собственное чувство заброшенности, объяснил терапевт, во многих аспектах повлияв на мои дальнейшие отношения.