Во имя Ишмаэля

Тогда Маура подошла к телефону, какое-то время колебалась, потом набрала номер Луки, попросила его о встрече. Во время разговора были какие-то помехи. Было плохо слышно. Лука спросил ее, хорошо ли она себя чувствует. Она ответила, что нет. Сказала, что ей было плохо. Сказала, что хочет поговорить с ним. Лука предложил ей проехаться на машине. Она согласилась. Помех на линии было все больше и больше. Они договорились встретиться на бульваре Умбрии, на перекрестке с Нуово Верцьере, возле овощного и цветочного рынка, в 16 часов. Попрощались.

Она поговорит с ним. Она расскажет ему обо всем.

В половину четвертого она собралась.

Вышла.

Бульвар Умбрии.

Она чувствовала, что за ней следят: Давид?

Она беспокоилась.

16:10. Бульвар Умбрии, на углу Нуово Верцьере.

Лука все не шел.

Она почувствовала себя одинокой, готовой погаснуть навсегда в своем горе.

Автомобиль. Дверца открылась. Это был не Лука. Его коллега. Сказал, что Лука просит прощения. Сказал, что он ждет ее дома. Занят по работе. Сказал, что Лука послал его забрать ее. Предложил сесть в машину.

И Маура села в машину.

Инспектор Давид Монторси

МИЛАН

28 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА

14:20

Человеческая душа способна менять внешние обстоятельства по своему разумению и волшебным образом влиять на мир, когда она во власти избытка любви или ненависти.

Альберто Маньо. «De mirabilibus mundi»[15]

Когда Давид Монторси прибыл в управление, была почти половина третьего. Он плохо себя чувствовал: Мауре было плохо, значит, и ему было плохо. Он ощущал, что события поджимают. Он поднялся прямо в свой кабинет, проигнорировав Омбони, который хотел поговорить с ним. Осторожно открыл дверь своей комнаты. Кусочек бумаги, который он оставил перед дверью, был передвинут к стене. К нему входили. Он открыл ящики. Вспомнил, в каком порядке лежали бумаги, обнаружил, что они перемещены — слегка, но перемещены. Он сел, положил голову на руки, упер локти в письменный стол. Остался в таком положении, размышляя ни о чем. Ему не хотелось думать. Было настолько невозможно все собрать воедино, все было таким ускользающим, смутным, а еще сложным. В дверь постучали. Он сказал, чтоб вошли. Дверь открылась. Это был Омбони. Он остался на пороге, произнес только: «Иди сюда», и Монторси последовал за ним, молча, сквозь шорох и стук пишущих машинок в кабинетах, — и только во дворе, пока они садились в служебную машину, Омбони сказал ему:

— Погиб журналист. Из «Коррьере». Итало Фольезе, кажется.

Он пытался размышлять, и у него плохо получалось. Он пытался собрать воедино детали, но мысли сразу же перескакивали на Мауру. Пытался найти связь между убийством Итало Фольезе и встречей, которая у него была с Арле, — и ему не удавалось, он старался, но ему не удавалось, все время невольно думал о Мауре. Он встряхнулся.

Фольезе мертв.

Ишмаэль нанес удар.

Омбони сквернословил по поводу уличного движения в Милане, пока ехал по направлению к квартире Фольезе в Ламбрате.

Дом одинокого мужчины. Признаки одиночества: прогорклая грязь вокруг резины на двери холодильника, чайник посреди раковины, заросшей известковым налетом, пишущая машинка на столе, десяток книг, разбросанных на полу вокруг дивана. Молчаливый шкаф из все еще блестящего дерева, куда одинокий мужчина складывает свою одежду, видимость порядка, на которую можно опереться, успокаивающее ощущение заботы о самом себе; в ванной — просроченные лекарства в шкафчиках рядом с зеркалом; пятна ржавчины и смога между металлическими планками жалюзи молочно-зеленого цвета; черная пыль, засохшая толстыми мутными корками на плитках балкончика.

Его нашли в Падерно Дуньяно. В него стреляли трижды. Тело оттащили за трубный завод. Ребята из отдела судебной медицины относят смерть ко времени между четырьмя и пятью утра. Монторси подумал: Арле. Тело Фольезе было насквозь мокрым, одежда — тяжелая от дождя. Одна пуля, по всей вероятности, третья, пробила ему череп, проникнув снизу, там, где меньше сопротивление черепной коробки, надвое раскроив верхнюю губу, выбив резцы, раздробив носовой канал, и вышла через затылок, ровно в центре затылка, и ликвор[16] оставил заметные следы на тротуаре, прежде чем слабый дождь раннего утра сумел растворить его.

Ишмаэль действовал. Монторси стало страшно.