Во власти черных птиц

Если ты на меня не сердишься, я бы очень хотел узнать, как у тебя дела, и получить твою фотографию. Прилагаю адрес армейской почты, по которому ты можешь мне писать, где бы я ни находился, даже на другом континенте. Те твои снимки, которые у меня есть, были сделаны еще тогда, когда ты носила на голове огромные банты. Кажется, что эти огромные шелковые ленты, будто птицы, вот-вот слетят с твоей макушки. Я изо всех сил стараюсь помнить тебя взрослой: твою обворожительную улыбку и незабываемый взгляд голубых глаз, в которых, казалось, отражалось именно то, что я чувствую.

Если ты не хочешь связывать себя с человеком, отправившимся на войну, я пойму. После того как твоя тетя в тот день поспешно увела тебя из моего дома, после того как Джулиус рассказал неправду о том, что произошло, мать на меня накричала и назвала жестоким. Она напомнила мне, что ты только начинаешь жить, и сказала, что такой умной девушке, как ты, совершенно незачем ломать себе жизнь ради парня, идущего на войну.

Ты можешь меня не ждать, Шелл. Я отдаю себе отчет в том, что тебе лучше жить, не беспокоясь обо мне. Но если все же тебе захочется держать со мной связь, если ты все же думаешь обо мне, я был бы счастлив получать от тебя письма. Я очень по тебе скучаю.

Любящий тебя Стивен

P. S. Жаль, что у меня нет твоих очков, которые, предположительно, дают возможность видеть будущее. Сейчас они бы мне очень пригодились

.

Я улыбнулась, прочтя последнюю строчку, и снова склонилась над своей черной сумкой. В глубине одного из боковых карманов лежали мои летные очки с жесткими кожаными ремешками – подарок тети Эвы. Она купила их, чтобы заглушить воспоминания о толпе, избивающей немца на Либерти-Лоун-драйв во время моего последнего приезда. Мы оказались в гуще событий как раз в тот момент, когда полиция уводила пострадавшего, надев на него наручники. Его правый глаз заплыл, а нос и рот превратились в кровавое месиво. Мужчины со вздувшимися на лбу синими венами злобно выкрикивали что-то вроде чертова немчура и

проклятый Ганс, не обращая внимания на женщин и детей.

Я постаралась отогнать воспоминание об этом жестоком эпизоде, надела очки, туго застегнула ремешки и снова откинулась на прохладные простыни, глядя сквозь выпуклые стекла на белый потолок. Письмо Стивена лежало у меня на животе. И хотя оно было легкое как перышко, я отчетливо ощущала его. Я подумала, что заверения продавца о том, что очки имеют магические свойства, могут быть правдой, как бы абсурдно это ни звучало. Я надеялась увидеть сквозь стеклянные линзы судьбу мира.

Но будущее не открывалось.

Только прошлое.

Я увидела, как двадцать шестого августа выхожу из поезда, чтобы отметить свое шестнадцатилетие в новом городе Стивена… и помочь тете Эве отвлечься от мыслей об угасающем в пансионате для туберкулезников муже. Они с дядей Уилфредом переехали в Сан-Диего в поисках более полезного для него климата, и я воспользовалась этой возможностью повидать ее, а также, возможно, снова встретиться со старым другом. Тогда лица окружающих еще не были скрыты марлевыми масками. Солдаты и матросы, прибывающие сюда для подготовки перед армией, улыбались лучам южнокалифорнийского солнца и хлопали друг друга по спине, как будто приехали в отпуск. В воздухе звенел смех, слышались разговоры о войне, а духовой оркестр играл жизнерадостный мотив «Там, далеко»[3].

Тетя Эва встретила меня на платформе в белом кружевном платье длиной до середины икр. Ее белокурые волосы, тогда еще длинные, до талии, были собраны на затылке в блестящие локоны.