Во власти ночи

— И ты тоже против меня?

— Не против тебя, Карл. Против того, чем ты стал!

— Но я же не переменился. Ты веришь Найду, но ведь я не такой! — …отдаляется… отдаляется… — Пожалуйста, выслушай меня, Милдред. Мы не такие. Мы, африканеры, не чудовища. И тебе это известно. Ты узнала меня ближе, чем кто-либо другой. Да, верно, среди нас есть звери — как и среди всех других народов. Но есть и порядочные люди: честные, справедливые, добродетельные. Они отстаивают свое право на существование, и они мои братья по крови.

— Мы все равно не поймем друг друга, — вздохнула она, — не будем продолжать этот бесполезный политический спор. Мы оба хорошо сознаем, что речь идет отнюдь не о праве на существование какой-либо национальной группы: твоей, Найду или моей… — Она вдруг запнулась. Как растолковать ему это? Он убежден в своей правоте, и теперь ничто не в силах его переубедить.

Ее сковывала невыразимая усталость, тупая, расслабляющая, когда лень даже думать о чем-нибудь. Любовь ушла, и в душе осталась полная пустота. А ведь когда-то это была необыкновенно сильная любовь, всепоглощающая и щедрая, любовь, которая изливалась с беспечностью неиссякаемого источника. И вот она истощилась, пересохла, иссякла.

— Ты считаешь, что продолжать этот разговор бесполезно? — с горечью спросил он.

Она искала спасения в относительно безопасной роли учительницы истории. Ведь историки, рассуждала она, обходят молчанием людей, опаленных огнем великих духовных и моральных битв; эти люди, стоящие на краю событий, не заслуживают упоминания, но больше всего жертв среди них… Нет, это не совсем точно. Он не стоит в стороне и никогда не стоял. Это я верила, что можно стоять в стороне. Но это невозможно: по крайней мере, сейчас, в этой стране, для тех, кто в ней рожден… Что он говорит? Бесполезно продолжать разговор?

— Это неверно, Карл. Я только хотела сказать, что незачем затуманивать важнейшие проблемы нашей эпохи, заводя бесполезный политический спор о целесообразности. Тем более нам с тобой.

— Значит, ты утверждаешь, что разница между добром и злом, честью и бесчестьем измеряется лишь количественно. Толпа права! Толпа — бог, в особенности если это толпа черных.

— Неужели все сводится к этому? Да нет, Карл. Речь идет отнюдь не о толпе, не о боге и даже не о цвете кожи. Речь идет о тирании, угнетении, жестокости — обо всех тех гнусностях, которые совершало меньшинство, пытаясь удержать власть против воли большинства. В наше время, особенно сейчас и здесь, борьба, по сути дела, идет между добром и злом.

— Понимаю. Правление белых — это зло. Правление черных — добро.

— Этого я не знаю, Карл. Я знаю лишь одно: от правления белых нельзя ждать ничего хорошего. Ты сам настоял на этом разговоре, Карл. Ничего хорошего. А там, где нельзя ждать ничего хорошего, зло торжествует полную победу. Возможно, правление черных и в самом деле окажется, как ты опасаешься, ужасным бедствием. В других частях Африки, насколько я знаю, не случилось ничего страшного. Но даже если бы сбылись худшие опасения, еще не все было бы потеряно, потому что власть держало бы в своих руках большинство. Вот в чем, по-моему, надо искать объяснение, отчего Сэмми Найду пожертвовал собой ради африканца.

Итак, я покончила с этим, подумала она, раз и навсегда.

Она быстро поднялась.

— Прощай, Карл.

Он тоже встал. И, вставая, уже сознавал, что это полный и окончательный разрыв. Она повернулась и пошла к дому.

— Милдред!..

Она остановилась.

Он сказал прерывающимся голосом:

— Я пытался…

Выпрямившись, с высоко поднятой головой, она двинулась дальше — и только бросила старухе грикве:

— Мистер Карл уезжает, Лена.

Старуха отворила ворота, а когда Карл Ван Ас выехал на своей машине, снова заперла их, инстинктивно чувствуя, что больше никогда не увидит этого человека.

Карл Ван Ас остановился у первого же попавшегося бара; наспех проглотил две двойных порции брэнди и отыскал в записной книжке номер Анны де Вет. Она пригласила его с такой готовностью, что ему стало не по себе. Подъезжая к ее дому, он мысленно оплакивал человека, которым хотел бы себя видеть.

3

Распоряжение поступило на следующий день, и даже Молодой Нанда не ожидал, что оно будет передано ему таким путем. Когда он шел к себе в кабинет, секретарша сказала, что ему уже четыре раза звонил некий Исаакс из Иоганнесбурга, представитель одной из крупнейших галантерейных фирм.

— Почему он хотел говорить именно со мной? — спросил Джо Нанда, смутно припоминая Исаакса. Это был небольшого роста еврей, производивший какое-то странно унылое впечатление: и своими обвислыми усами, и мешковатой одеждой, и характерной падающей интонацией.

— Он не стал разговаривать ни с кем другим, — ответила секретарша. — Ему

приказано поговорить с вами лично и показать образцы бракованного товара.

— Что за ерунда! — возмутился Джо Нанда.

— Я его уверяла, что тут какое-то недоразумение. То же самое говорил мистер Мукерджи.

— Но мистер Исаакс должен непременно повидать самого хозяина? А ну его к черту! Уж я его помариную!