Во времена Перуна

Но в этот миг из-за лавки вышел Олег, искавший Ролава.

— У него нож Акуна! — бросился Ролав к воеводе.

— У кого?

Но тут Олег сам увидел разъярённого дружинника с обнажённым мечом.

— Дай нож, Веред, — приказал Олег.

Незнакомец нехотя подал нож.

Олег сказал:

— Смотри, Ролав, точно ли это нож твоего брата? Не ошибаешься ли ты? Тут дело пахнет кровью. Смотри не ошибись.

— Акуна, Акуна! Эту бусину дала ему Утеха, наша сестра, и этот зуб с жёлтым пятном помню.

— Откуда у тебя этот нож? — спросил Олег дружинника.

— Купил, — ответил Веред.

— У кого?

— Я его не знаю. Продавал на торгу, я и купил.

— Продай его мне.

— Бери, воевода.

Когда Олег и Ролав возвращались с торга, Олег сказал:

— Может, было и так, как говорит Веред, купил на торгу. — Потом он добавил: — Свейские купцы сказали, что Олаф в этом году непременно приедет, так что жди.

Когда вскрылись реки, и в Ладогу стали приплывать купцы, Ролав у каждого спрашивал, не знает ли он, какова судьба пленных, захваченных Торстеном прошлой осенью в славянских землях. Но купцы ничего не могли сообщить Ролаву.

Некоторые привезли рабов, но купили их не у Торстена.

Наконец, приплыл друг Олега свейский купец Олаф.

— Я слышал, — сказал Олаф, — что Торстен — Собачий хвост в этом году поплыл не на восток, а на запад.

Приуныл Ролав: значит, его родичи попали в неведомые далёкие земли, и теперь никогда уж он их не увидит…

Олег сказал:

— Ты, Олаф, где будешь, узнавай, нет ли, мол, у кого раба — славянина по имени Акун, родом из деревни Освеи.

У него примета: шрам на лице от медвежьих когтей. Найдёшь, выкупи. Заплачу тебе сполна.

Олаф обещал исполнить просьбу.

ДЕЛА СЛОВЕНСКИЕ

Рюрик пришёл в Ладогу из Поморья лет десять назад.

Он обложил данью окрестные земли словен и чуди, и все платили ему.

Но в прошлом году неожиданно наступил конец владычеству варягов. Словенские и чудские князья и старейшины, объединив свои силы, отказались платить дань варягам.

Теперь варяги вынуждены были ограничиваться данью, собираемой в ближних от Ладоги деревнях, и пошлиной с купцов, которые, плывя из Варяжского моря на восток, на Волгу, или на юг, в Царьград, не могли миновать Ладогу.

Когда изгоняли варягов, первыми против них поднялись ильменские словене. Тогда словенский князь Гостомысл и старейшина самого большого словенского рода Вадим шли вместе, в полном согласии.

Но после изгнания варягов начались споры. Вадим всюду говорил, что если бы не он, то не одолели бы варягов, и что теперь не ему быть под рукой у Гостомысла, а Гостомыслу у него.

Три конца в словенском Городе на Ильмене: Словенский, Неревской и Плотницкий. В каждом конце свой кон — место, где собираются жители решать дела. На кону устанавливают законы, на кону выбирают правителя — князя. На кону всякий волен предлагать, что хочет, и поэтому всегда там крик, шум, спор, одни в одну сторону тянут, другие в другую.

Однако спор спором, воля волей, а если уж примет кон решение, тут ослушаться не смей, что кон решил — свято.

Но нынче, хотя решили, что старшим князем быть Гостомыслу, избранному князем на Словенском кону, а Вадиму с Плотницкого конца и Актевую с Неревского ходить у него под рукой, по всему Городу не утихает смута.

Князья спорят, а смердам и ремесленникам беда. То Вадимова дружина бьёт холопов Гостомысла, то Гостомысловы холопы вымещают обиду на гончарах Плотницкого конца.

И так всё запуталось, что городские концы только и занимались тем, что отплачивали друг другу уж и неведомо за что.

Вражда губила Город.

Гостомысл надеялся одолеть Вадима, но выходило, что чаще одерживал верх Вадим.

Одним ясным майским утром к Гостомыслу явились смерды из его подгородного села.

— Князь, заступись!

— Что случилось?

— Выехали мы в поле пахать, вдруг, откуда ни возьмись, Вадимовы люди наскакали. Поле потоптали, сохи поломали, лошадей увели, нас побили.

Гостомысл, чувствуя, как в нём поднимается гнев, спросил:

— Правду говорите? Может, сами начали свару?

— Что ты, князь! Мы же пахать выехали…

— Ну, этого я ему не спущу! — сказал Гостомысл и крикнул, чтобы позвали воеводу княжеской дружины Буеслава и Вадима. — Слышал? — встретил Гостомысл воеводу вопросом.

— Слышал.

— Доколе же нам терпеть такие бесчинства?

— У Вадима дружина не меньше твоей, князь, а может, и больше, — хмуро ответил Буеслав, — поэтому он и бесчинствует.

Гостомысл и сам знал это.

— Я за Вадимом послал, — сказал он.

— Пустое дело, — махнул рукой воевода, — его не уговоришь.

Вадим подъехал ко двору Гостомысла с пятью дружинниками. Они остановились у ворот. Вадим, высокий, широкоплечий, лет тридцати, соскочил с коня и взошёл на крыльцо.

— Здравствуй, князь, — приветствовал он Гостомысла, показывая в улыбке белые, крепкие зубы. — Зачем звал?

— Жалуются на твоих людей, Вадим. Вот сегодня они смердов с поля прогнали, лошадей увели.

— Чего ж твои смерды отдали лошадей? — засмеялся Вадим. — Когда у моих отнимают, они не отдают. Подтверди, Буеслав.

Воевода отвернулся. Было такое дело: на прошлой неделе смерды Вадима побили княжеских дружинников. Но смердов толпа была, а дружинников — всего двое.