Водораздел

«Может, сегодня тоже глухарь попадется», — мечтал Хуоти, отправляясь на рассвете проверять свои силки. Погода была самая что ни на есть хорошая. Ночью немного подморозило, и в лесу стало сухо. Местами мох на болоте так прихватило морозцем, что можно было шагать напрямик. Хуоти шел, не боясь заблудиться. Путь ему указывали зарубки, сделанные на стволах деревьев. Правда, немножко было не по себе оттого, что в лесу все время что-то шуршало, потрескивало. И все-таки идти по лесу приятно. В чаще тихо и безветренно. На открытых местах, на болотах и в редком сосняке дует свежий ветерок. Листва с берез уже осыпалась, а ели и сосны стоят такие же пышные, как и летом. Можжевельник тоже зеленый. Вон тот куст, что похож на копну, с весны ничуть не изменился, только зеленоватых ягод стало больше на его ветках. Сколько красногрудых свиристелей слетелось клевать эти ягоды… А из этой ветки выйдет лук что надо! Хуоти срезал ее и сунул в кошель. Елочка какая нарядная… А брусники под ней! Хуоти начал собирать бруснику и вспомнил, как летом ходил сюда за черникой. Интересно, зачем тогда Иро хлопнула его ладошкой по спине? Тут невдалеке раздалось частое: тук-тук-тук… Устроившись на стволе сухостойной ели, дятел стучал клювом, словно торопился куда-то. Постучит, постучит — перестанет, и опять начинает: тук-тук-тук, тук-тук-тук. Дятел даже не услышал, как Хуоти подошел к дереву. Внезапно впереди что-то затрещало, словно большая сосна повалилась на другое дерево. Хуоти застыл как вкопанный. На лбу даже пот выступил. Что это? Но треск уже прекратился, вокруг стояла напряженная тишина. Выждав мгновение, Хуоти стал осторожно приближаться к большой ели, около которой раздался треск. Сделав несколько шагов, он увидел тетерева, пытавшегося вырваться из силка. Заметив человека, тетерев перестал биться, и сжавшись в комок, смотрел круглыми испуганными глазами с такой мольбой о пощаде, что Хуоти стало не по себе. Поколебавшись, он все же подбежал к тетереву и свернул ему голову. Тетерев был небольшой, видимо, из выводка этой весны.

На обратном пути Хуоти снова здорово струхнул: он был на полпути от Вехкалампи к заливу, как вдруг услышал русскую речь и тут же увидел каких-то незнакомых людей. Один из них, обросший бородой, лет тридцати, в сапогах с длинными голенищами и с двустволкой на ремне, остановил Хуоти и спросил:

— Ты из какой деревни?

Хуоти кончил два класса начальной школы и немного знал русский язык.

— Из Пирттиярви, — ответил он.

Бородач был в черной фуражке с бархатным околышем и кокардой, на которой были изображены топор и молоток. Хуоти, никогда раньше не видевший такой фуражки, решил, что этот человек, наверно, большой начальник. Да и одет русский был лучше, чем его спутники, с топорами под мышкой или с треугольным шагомером в руке.

— Откуда идешь? — продолжал человек с кокардой.

— Ходил силки проверять, — ответил Хуоти, удивляясь про себя, что это за люди.

— Силки? — строго переспросил человек. — Но ведь охота силками запрещена.

Хуоти молчал: ему впервые запрещали ловить птицу в лесах родного края.

Когда Хуоти вернулся домой, в избе были только Микки и Насто. Брат, сидя перед камельком, выстругивал из дерева лошадку. Насто в одной рубашонке играла на полу черепками разбитых кринок. Оба сразу бросились смотреть, что Хуоти принес в кошеле. Микки вытащил тетерева. Хуоти поспешил на поле, чтобы рассказать отцу о встрече в лесу.

Отец и Хёкка-Хуотари сидели на камнях и курили.

— А потом он сказал, что силками нельзя ловить, — чуть не плача, рассказывал Хуоти. Он боялся, как бы человек с кокардой не сделал ему чего плохого.

— Это, верно, линейщики, — сказал Хёкка-Хуотари.

В прежние времена жители Пирттиярви могли свободно пользоваться лесом. Но еще при жизни отцов Пульки-Поавилы и Хёкки-Хуотари было введено много всяких ограничений. Сперва запретили пожоги, затем — охоту на боровую дичь до дня богородицы. А в 1884 году стали давать на каждое хозяйство в год всего по семи бревен, по двадцать жердей и по столько же кольев. Первое время здесь вдали от властей не очень-то соблюдались высочайшие указы, собственноручно подписанные его императорским величеством, но затем, когда появились лесники с бляхами и даже сюда, в глушь, стали приезжать всякие чиновники, пришлось изворачиваться, чтобы не попасть в тюрьму. Но в последнее время обходить законы становилось все труднее и труднее. В Кеми, в Сороке и в Керети появились лесопильные заводы. Их владельцами были русские и иностранные — шведские или английские — лесопромышленники, скупившие за бесценок у русского правительства концессии на вырубку лесов Кемского уезда. Вместе с подрядчиками в нетронутые леса беломорской Карелии пришли и таксаторы, или линейщики, как их называли в Пирттиярви. Месяц назад они были около погоста, а теперь вот и до них добрались.

— Скоро, глядишь, и хворост запретят собирать, — буркнул Поавила. Поглядев на изгородь, в которой под ногой Хёкки-Хуотари переломилась жердь, он добавил: — Изгородь-то совсем разваливается. И когда я только соберусь поправить ее…