Военно-морские рассказы

— Ты только подумай, — повторил он еще раз. И кинул в рот очередную маслину. — Вот я. Меня, через всю страну, на самолете, ... — он выплюнул косточку, — в Анапу. Это раз. — Пальцами правой руки, с зажатой в них веткой, Быстов загнул мизинец левой. Ветка мешала, и Быстов сунул ее под мышку, пачкая выгоревшую, но все еще темно-синюю голландку. — Потом обратно и опять через всю страну на самолете. На Камчатку. — Безымянный палец повторил действия своего соседа. — Это два, — подытожил Быстов. Ветка не удержалась под мышкой и плавно опустилась в траву. Но Быстову было не до ветки. Когда Быстов рассуждает о жизни, в мире замолкают все остальные звуки. — Потом еще раз — из Петропавловска в Керчь — снова через всю страну. — Быстов загнул третий палец. — Спрашивается; — оставшиеся не загнутыми большой и указательный поднялись вверх, целясь прямо в безоблачное крымское небо, щедро залитое багрянцем заката, — это сколько же денег Государство потратило на меня одного? А сколько потратит на нас всех? — Его монгольские глаза при этом открылись, превысив все возможные пределы. Однако, по выражению, блуждавшему в них, подобно утреннему туману, ясно читалось, что столь астрономические числа старшему матросу Быстову попросту неведомы.

Я нагнулся, подобрал обороненную ветку. Оторвав одну маслину, могущую любого грека ввергнуть в предынфарктное состояние, я потер ее в пальцах очищая и кинул в рот.

— Ч-черт! Как ты можешь жрать эту гадость?!

— Старый, спирт будешь?

Это мы Быстова так называли — Старый. Не знаю почему. Назвали однажды, он и отозвался. Так и повелось: Старый.

— А есть? — Быстов заинтересованно повернулся.

Спирт мы получаем в тридцатилитровых флягах. Расписался где положено — и получай. «Бык» расписался и... получил. На всю боевую часть. Унес к себе в каюту, обнимая счастливо.

А как дошло дело до распределения — крышку откинешь — и вот вам «факт на лицо». Все выжрано без нас. И правильно: кто распределяет материальные блага — тот их и имеет. Ведь представьте только — матросы — они ж если получат спирт, то выжрут его немедленно. И будут, как говориться, «на четвереньках вокруг себя ползать».

То ли дело товарищи офицеры. Они «жрут» культурно. Литра по полтора... за раз. Не напиваются, то есть.

Но иногда перепадает и матросам. Выдают им спирт — наркомовские сто грамм — на протирку аппаратуры. А связистам выдают чаще других. Ванька Вишневецкий, занявший высокую должность старшины команды, сумел даже скопить к новому году... грамм двести — двести пятьдесят. И торжественно их уничтожил под бой курантов в компании лиц особо приближенных.

Ну а нам, сигнальщикам, спирта практически не достается.

— Ну и что с того, что положено? — делает себе недоумение «бык». — А зачем он вам? Зеркала у вас и без спирта блестят. Идите и не морочьте мне голову.

И мы идем... облизываясь.

Так что появление Ганитулина со спиртом, влитым в аптечный пузырек, могло совершенно справедливо быть приравнено к сошествию прямо на мостик кого-нибудь из ангелов небесных.

Быстов осторожно откупорил пузырек, убедился, что внутри действительно спирт — со свистом втянув аромат сквозь ноздри. Потом достал кружку, к которой кто-то очень щедрый припаял сразу четыре ручки и вытряхнул в нее «влагу жизни».

Ганитулин наблюдал это священнодействие как пенсионерка мексиканский сериал. Он даже рот открыл. И сделал буквой «О».

Быстов, прикинув на глаз количество «живой воды» в кружке разбавил ее обычной, из системы, поболтал, следя, чтобы жидкости перемешались равномерно.

— Ну, — сказал он, выдыхая. — Твое здоровье. — И кивнул Ганитулину.

— Он технический! — взвизгнул Ганитулин, наблюдая с таким трудом добытого спирта последний путь.

«Голт! — сделал Быстов. — Х-ху!».

И поставил пустую кружку на стол.

— Пойду-к я. На мостик. — Старый открыл дверь и одной ногой ступил в коридор. — Воздухом подышу.

В глазах Ганитулина навсегда застыло выражение непроходящей тоски.

— ... огромное такое, страшное, на весь коридор. Кидается на меня из темноты и мычит: «У-у-у, у-у-у!», — сказал Быстов, делая страшные глаза и разводя в стороны руки. В поисках размера, вероятно.

Я покивал, соглашаясь. Во время первого шторма, накрывшего наш «свежесрубленный» кораблик в Черном море можно было увидеть и не такое. Бывало, дверь откроешь, а оттуда на тебя... Нечто. Вываливается. Руки дрожаще растопырены, пальцы судорожно хватают воздух, глаза выпучены, кровью налиты, щеки раздуты — как мяч футбольный в рот впихнули. И накачивают. Зубы стиснуты. Аж до скрежета.

Корабль на борт кладет — в глазах тоскливый ужас и сквозь зубы... прорывается со стоном. Руки — к лицу в тщетных попытках, и летит это Нечто с грохотом, извергая попутно, куда придется.

А в особо людных местах они целыми стаями... шастают.

Да-а, укачиваться хреново.

— Стой! — Довольный зам взмахнул обеими руками. — Приехали.

Матрос-водитель — лопоухий первогодок — выскользнул из кабины грузовика, вытер вспотевшее лицо черной пилоткой и покосившись на улыбающегося капитана третьего ранга, кинулся открывать борт.