— Да, конечно, — согласилась она. — Однако ж можно на это и сквозь пальцы посмотреть. Не установлена причина — и все тут. А Артем нет… Вот и на здоровался кое-кто с ним. Что в Кедровом, что у нас в поселке.
— А кто именно?
— Ну-у, — развела руками Татьяна, — разве ж так вспомнишь… Да и не то все это, не то, — тихо добавила она и глубоко вздохнула, пытаясь сдержать наворачивающиеся слезы. — То все пустяки, обиды мелкие. Не будут люди из-за такого…
— И все же его убили, — жестко сказал Верещагин, ненавидя себя в эти минуты.
Видимо, соглашаясь с ним, Таня кивнула молча.
— А поэтому меня интересует, кому ваш муж насолил в такой степени, что его… с такой жестокостью?..
— Н-не знаю, — почти беззвучно ответила она. И опять в доме сгустилась тяжелая тишина.
— Таня, — коснулся плеча женщины Верещагин, — может, этот вопрос вам и неприятен, но все-таки ответьте: какие отношения были между Артемом и вашим братом?
— Степаном? — удивилась она вопросу, поднимая на следователя глаза. — Да никакие. Хотя раньше друзьями были. Благодаря Степану я и с Артемом познакомилась…
Она опять замолчала, видимо вспоминая те счастливые для нее годы, потом добавила:
— Ну а когда у Степана авария произошла, судили его. Освободился, думали, ума наберется, а он будто удила закусил, обиженного из себя строит. Связался с какими-то бичами, в общем… — и она безнадежно махнула рукой.
— А он был на похоронах? — упрямо продолжал расспрашивать Верещагин, пытаясь схватить подспудно возникшую мысль.
— На похоронах?.. — переспросила Татьяна. — Нет, не был. Щас же кета пошла, так кое-кто готов и совесть забыть. Вот и наш… Мама говорила, что он еще раньше умотал куда-то. Потом объявился. Попил вина и опять пропал куда-то. Нет, не было его на похоронах. Видно, еще не знает…
Уже за полдень, когда круглый диск солнца завис над разморенным в августовской неге поселком, Верещагин вышел от Шелиховых и медленно побрел к автобусной остановке.
«Выходит, — рассуждал он, — Шелихов мог наткнуться и на землянку Степана?» И тогда становится понятной его вынужденная скрытность, когда летнаб спросил о возможной причине пожара.
VII
Неопохмелившийся и оттого злой, Степан уныло бродил по городу, то и дело спрашивая у прохожих, который час. До двух, когда можно будет «принять на грудь» столь необходимые двести грамм, оставался чуть ли не целый час, и он в тряском похмельном томлении вышел к речному вокзалу, чтобы хоть как-то убить время.
Еще три года назад, до Указа, можно было запросто опохмелиться вон в том летнем строеньице под названием «Ветерок». Пожалуйста, выкладывай деньги и бери хоть «ерша», хоть коньяк и шампанское в отдельности. Он обычно просил «сделать» сто на сто в один стакан и, прихватив дрожащими руками конфету в засаленной обертке, отходил к дальнему от прилавка столику, где можно было сесть на колченогий металлический стул с деревянной спинкой и в два приема осушить смесь коньяка с шампанским. Когда были деньги, он любил так вот опохмеляться — благородно.
Теперь же кончились золотые денечки. В «Ветерке» остались только холодные котлеты бетонной твердости, недоваренные куриные ноги и крылья, а вместо «благородного опохмела» — яблочный сок, от которого воротило с души. Оттого и приходилось ждать двух часов, когда можно будет выпить водки в ресторане, что уютно разместился на втором этаже дебаркадера.
Мягко грело солнце, на пляже загорали мальчишки, вдоль бетонного парапета, похожие на безмолвных идолов, выстроились рыбаки с длинными удилищами в руках.
— Идиоты! — непонятно отчего ругнулся на них Степан и, засунув руки в карманы мятых штанов, медленно зашагал к городскому парку.
На душе было скверно. И даже не оттого, что трясло и корежило неутоленное похмелье, нет. Скверно было от ощущения дурацкой неприкаянности и зыбкости в этом огромном городе, куда он сорвался по приказу Волчары. Правда, деньги еще были, но что толку, размышлял Степан, ощупав на всякий случай оставшиеся червонцы. Еще пара приличных загулов — и все, пишите письма. Люська, его бывшая прихехешка, у которой он остановился по старой памяти, на свои кровные кормить не будет. И от Волчары ни ответа, ни привета.
— Слышь, мужик, сколько время? — отвлекся от невеселых мыслей Степан, увидев на руке проходившего мимо парня циферблат.
— Два.
— Уже?! — удивился вконец измучившийся Степан.
— Без двадцати, — хмыкнул парень, поняв состояние клочковато выбритого мужика, на вид которому можно было дать все пятьдесят. Но если приглядеться внимательнее, то лет двадцать за счет опойного лица можно было бы и скостить.
— Так бы и говорил сразу, а то два-а… — обозлился Степан и повернул к дебаркадеру.
«Чего Волчара ждет? — ярился он, зорко высматривая, не столпилась ли очередь у деревянного мостка, который вел с пристани в ресторан. — Торчи здесь, как… А может, плюнуть на все да рвать на материк, пока менты не схватили?»