Воевода

— Давайте, други, вместе разберёмся и поразмыслим над тем, что я вам скажу. Мы должны знать сейчас, что и как делать в стане врага. Думаю я на свой лад вот как. Дальше западного берега Крыма нам не идти, а там мы двинемся так. Как мне рассказали купцы, есть на побережье Каламитский залив, а в его глубине стоит древний греческий городок Гезлёв. Вот его-то нам и надо достичь и с ходу, лучше всего ночью, одолеть его. Всей силой. Думаю, навалимся и захватим. По ходу действия оставим тысячу ратников для обороны Гезлёва, чтобы встали на стены, как уйдём из него. Оставим в бухте все наши суда, сами пешие пойдём в две стороны побережьем залива. Ты, Степан, с тремя тысячами пойдёшь влево, на северо-запад. Мы с Иваном и четырьмя тысячами — вправо, на юг.

— Но мы распылим свои силы, — заметил Степан.

— Вроде бы так, но об этом будем знать только мы, и в том наш козырь. Ордынцы же никогда не подумают, что мы отважились разделить малые силы. И вот что случится. Когда ты, Степан, пройдёшь берегом сотню вёрст и весь берег будет твой, ордынцы подумают, что мы пришли большой силой. Ты идёшь до селения Чибан-Кунь — это три дня пути. Мы идём до реки Коча — это тоже примерно три дня пути. На четвёртый день, сколько бы ты ни прошёл — запомни это, — ты поворачиваешь строго на восход солнца и снова идёшь три дня. Мы тоже поворачиваем на восток, но идём два дня. Далее нельзя, там близко Бахчисарай. — Даниил нашёл прут и вычертил на земле путь движения полков. — Вот Гезлёв, вот море, это берег, и мы идём по нему. Понятно ли?

— Всё ясно, — ответил Степан.

— Вот мы повернули раз, вот — другой, и мы уже сходимся. А как сойдёмся, развернём сотни в линию лицом к морю и двинемся как охотники, загоняя волков за красные флажки, уничтожая крымчаков, которые окажутся на нашем пути. Так мы вернёмся в Гезлёв. И ежели пошлёт Бог удачу, мы выполним государеву волю. Есть ли у вас возражения? — Даниил замолчал, продолжая что-то вычерчивать на выгоревшей земле кострища.

Степан подумал: «А ведь мне нечего возразить. Лучше и не придумаешь». Иван копнул глубже, спросил:

— А ежели схватки с ордынцами задержат какой-либо полк?

— Может и так быть. Тогда Степан или мы продолжаем двигаться вперёд в заданной загородке, пока не придём друг другу на помощь.

— Тоже верно, — согласился Иван и спросил: — А в полон мы будем брать?

— Нет, Ванюша. Сия обуза нам не нужна. Мы лишь будем освобождать от полона и рабства русичей. Всех мужей, женщин, подростков. — И тут же подумал: «Может, на моём пути и Катюша встретится». — Мы поведём их с собой. А ежели они захотят взять в руки оружие — дадим: пусть бьются с крымцами.

— Дай-то Бог, чтобы всё так и было. И спасибо тебе, воевода. Мы теперь не слепые котята, знаем, куда идти и что делать, — сказал Степан.

Даниил усмехнулся:

— Всё это, Стёпа, пока досужие рассуждения. На деле всё может быть не так. Об одном скажу твердо, зарубите себе на носу: никому из ратников не позволяйте зверствовать над местными жителями. Мы не ордынцы, и мирные старики, старухи, дети должны оставаться для нас мирными.

— Не знаю, Фёдорыч, можно ли того добиться. Есть ведь среди воинов и обездоленные ордынцами, — отозвался Пономарь.

— А вы постарайтесь, и у нас ещё есть время вразумить всех ратников быть милосердными к тем, кто не держит оружия в руках.

— Будем стараться, воевода, быть доблестными воинами.

— Не прибедняйся, Стёхпушка. Ты ведь по природе доблестный воин.

— Воевода, похвала для меня губительна, — засмеялся Степан.

На том побратимц расстались. Даниил зашёл в шатёр, но тут только Захар отсыпался, и Даниилу стало одиноко. Он вышел, сказал воину, стоявшему в карауле, что идёт на косу, и отправился к той, которая за минувший месяц вошла в его плоть и кровь. Он шёл и перебирал все вечера, все ночи, проведённые близ Олеси, и ему казалось, что они прожили рядом долгую-предолгую жизнь. Даниил поведал ей всё о своей походной маете. Она поделилась с ним своими радостями и печалями. И того и другого у неё было вдоволь, может быть, горя она хлебнула больше, но по нраву своему умела открещиваться от черноты жизни и видела в ней, запоминала из неё то, что приносило ей отраду, какой бы она ни была, малой или большой. Она умела и другим приносить отраду своей непобедимой жаждой творить добро, не прося ничего взамен. Так понял Даниил нрав Олеси и был признателен ей за это. Получилось, что всего за месяц близости она наградила его таким обилием своей доброты, что он не знал, как и чем её отблагодарить. Он старался быть с нею ласковым, исполнял её любое желание, но её желания были столь обыденны и просты, что и говорить о них было нечего. Их следовало принимать как должное в общении двух близких людей. И вывод был у Даниила один. Даст Бог, он вернётся из Крыма, обязательно увезёт её в Москву вместе с родителями и там, когда придёт час, по христианскому обычаю он приведёт её в храм и они обвенчаются. Это, как ему казалось, было его непоколебимое желание.