Войди в каждый дом

Собака завиляла хвостом и пошла следом за ним, и он все оглядывался, будто опасался, что она исчезнет. Конечно, Ивана кто-то убедил в том, что он должен поступить так, думал он, но мысль эта не вызвала в его душе никакого отклика… Он опять хотел передохнуть на лавочке, но там, обнявшись, уже сидели двое. Увидев его, они не шелохнулись, но, как только он прошел мимо, раздался тихий смех, шепот… Слов он не разобрал, но вдруг с щемящим чувством жалости вспомнил свою жену — маленькую, худенькую, сероглазую, и ее белые, раскинутые в беспамятстве руки, и жаркий лоб, и вспухшие, искусанные губы. Он почувствовал, что не выдержит сейчас и заплачет, как и тогда, когда она умерла, и горе было таким безысходным, что, казалось, незачем больше жить. А через неделю он тащил на плече невесомый гробик с ребенком и уже не плакал: ныла душа, а слез не было. Он жил потом в каком-то полубреду, с помутненным сознанием. Он вспомнил, как однажды увидел на станции беспризорников, рывшихся в мусорном ящике, привел их к себе в деревню, и не прошло полугода, как в его доме и в саду зазвучали уже десятки голосов. Он еще не научился различать своих приемышей, а ребята уже тянулись к нему, жаждали его слова, улыбки, встречали потеплевшими глазами… Как-то он отлучился на неделю в город, хлопоча об открытии детского дома. Когда поезд подходил к знакомой станции, хлынул ливень. Он задержался на подножке вагона и тут увидел, что все его питомцы, стриженные, как арестанты, под машинку, стоят под сплошными потоками дождя и беспокойно ищут его глазами в окнах вагона. Он спрыгнул, побежал им навстречу, и они окружили, ого, визжа, повисли на нем… И он снова был счастлив, снова жил. Да и были ли в его жизни дни светлее и чище, чем те, которые он отдал детям?..

Наконец попалась свободная лавочка, и он устало опустился, прислонился к шершавым доскам забора, ноги стали будто чужие. Луна, бледнея, поднималась, копились тени в палисадах, кто-то пел, перевирая мотив, за колышущейся светлой занавеской дома, возле которого он сидел, бренчала расстроенная гитара… «Ах, как это ужасно, — с безотчетным отчаянием подумал он, — как это ужасно: все видеть и понимать — и быть таким бессильным!»