Войди в каждый дом

Он никак не рассчитывал, что его сразу примет первый секретарь, и на мгновение смутился перед его хмурым и недобрым взглядом, брошенным как бы вскользь из-под опухших век. У него было сердитое и недовольное лицо с капризно оттопыренной нижней губой, через седину сквозила розовая кожа на голове. Он сухо кашлянул, переложил какие-то бумажки на столе, поднял голову, и стекла очков его тоже сверкнули холодно и непримиримо. Он начал вполголоса, но скоро в голос его проникло раздражение, затем он опять заговорил ровно, точно спохватился и решил не распалять себя, и неожиданно спросил Проба-това: «Вас ознакомили с материалами и выводами комиссии?» — «Да». — «Вы согласны с ними? Можете ли что-нибудь добавить к тому, что нам стало известно?» — «Нет». — «Говорят, вы не совсем здоровы?» — «Нет, я здоров! — Он встал, сознавая, что должен был сделать это раньше. — Мне бы только хотелось, чтобы вы верили… Я не преследовал никаких личных целей, никакой корысти…» — «Вы бы лучше рассказали, как дошли до жизни такой!» — Секретарь опять вспылил. Пробатов промолчал, хотя резкость так и просилась на язык. «Не без вашей личной помощи!» — хотелось ему сказать. Но он знал о проекте решения, по которому его снимали с поста секретаря обкома, записывали строгий выговор, знал, что. с его ближайшими товарищами поступили более жестко — исключили из партии Инверова, председателя облисполкома, некоторых секретарей райкомов. «Езжайте пока, подлечитесь. — Голос секретаря прозвучал миролюбиво и почти дружески. — Л там посмотрим, на какой работе вас лучше использовать». Не потому ли щадил его, что чувствовал себя тоже виноватым? Из гостиницы Пробатов позвонил жене, и через пять дней они вошли в этот большой неуютный номер с двумя комнатами, ванной, вишневыми, под цвет ковра, плюшевыми гардинами, массивной мебелью…

Пробатов не слышал, как появилась женщина, прибиравшая здесь по утрам, и увидел ее, когда она, держа в руках тряпку, остановилась возле кресла. Она ходила бесшумно в своих суконных тапочках, одетая в поношенный, но чистый голубенький халат, из-под белой в горошек косынки выбивались седые пряди.

— Кто же сейчас в комнате сидит! — улыбаясь, сказала она. — Уж так хорошо на воле дышится, не уходила бы с улицы… Или у вас ванна сегодня?

«Какое славное лицо! — подумал он. — Совсем как у мамы».

Он видел эту женщину почти каждый день, но не заговаривал с нею, может быть, мешало присутствие жены и дочери, но теперь, глядя в ее иссеченное морщинками загорелое лицо крестьянки, не вытерпел:

— Вы здешняя?

— Считайте, здешняя, — с глубоким вздохом ответила женщина, видимо жалея о чем-то. — Раньше в колхозе робила… Из-под Костромы я…

— Нравится вам здесь?

— Живу, не жалуюсь, чего мне… — Губы ее не покидала легкая усмешка. — В тепле, сытая каждый день, одеть-обуть есть чего, что мне, старухе, надо?

— Так… — Ему как-то не хотелось оборвать разговор, и он спросил: — Пишут вам земляки? Как у них там, в колхозе-то?

Улыбка погасла на лице женщины.

— Трудно живут…

— Да, да! — закивал он и поднялся, чувствуя, что стало невыносимо жарко. — Впрочем, вы, кажется, правы — мне на самом деле назначена ванна!..