Война и люди

В новостях по телевизору шел репортаж с места событий очередного теракта. Журналист рассказывал о погибших, пострадавших, о проделанной работе, о начатом следствии, про виновных, которые будут обязательно наказаны по всей строгости закона, про выраженные соболезнования… В общем, все, как обычно. Тут мой друг подошел к телевизору и выключил его звук. Как и многие другие кухонные телевизоры, этот пульта не имел.

– Не люблю. Вечно они… Врут они нам все. Не все, конечно, но врут. А я не люблю вранье слушать, – сказал он и снова сел возле окна. Его взгляд был устремлен в глубину темной улицы, где ярко горели окна дома напротив, а за ним можно было рассмотреть фонари, освещающие переулки. – Может, коньячку? Ну немного. А то стоит уже сколько – и попробовать не с кем, – спросил он, повернувшись ко мне, и слегка нахмурился, как обычно делают, когда желают услышать положительный ответ.

– Ну раз не с кем, то давай! Наливай свой коньячок! – ответил я, ударив ладонью по колену. Я и вправду был совсем не против.

Друг встал и открыл дверцу навесного шкафчика. В шкафчике красовалась бутылка «Старшины». Хрустальные стопочки были наполнены до краев, и казалось, что даже с горкой.

– Ну! Будем! – произнес мой друг незамысловатый тост. Очень типичный для первого.

– Будем! – поддержал я, и мы замахнули стопки.

Закусив лимоном и сырокопченой колбасой, мы оба на мгновение замолчали. За окном слегка моросил дождь, который очень мелодично разбавлял царившую ночную тишину улиц. Слышно было лишь наше дыхание. Мой друг хотел было закурить, но, покрутив сигарету, убрал ее обратно в пачку.

– Ну что? Может, еще по одной? – предложил он мне и, не дожидаясь ответа, разлил коньяк по рюмкам.

– Друг, расскажи мне о войне, – спросил я неожиданно для друга, слегка наклонившись.

– Хм… А что ты хочешь знать? – спросил он меня, ничуть не растерявшись, пережевывая кусочек колбасы.

– Я хочу знать только самое правдивое. Я хочу, чтобы ты мне рассказал об этом, – еще раз попросил я его.

– Что я тебе, старуха Изергиль или Шахерезада, что ли, байки травить? – возмутился друг.

– А мне баек и не надо, – уверенно ответил я.

– Ну если ты так желаешь… расскажу. Глядишь, и время скоротаем. А про войну это или нет, сам уже решай. По мне так война последняя была в сорок пятом году окончена. Другой такой не будет. А остальное… Массовое убийство. И что интересно, в обоих случаях изначально к битве «до последней капли крови» и победе во что бы то ни стало с любой стороны призывают те, кто, собственно говоря, кроме своего положения ничем не рискуют, но благодаря силе внушения это настроение овладевает теми, кто непосредственно должен осуществить эти приказы в действие независимо от иерархии. Я тебе расскажу. Только сначала давай выпьем, – и он поднял рюмку.

Мы выпили, закусили. Друг достал сигарету из пачки, покрутил ее и на этот раз закурил. Я не торопил его. Я знал, что мой друг не любит курить торопясь и предпочитает делать это молча. Затушив бычок, он повернулся ко мне и громко сказал: «Ну слушай!» И я стал слушать.

Подрыв

В песчаных бурях ветра

Мне верный друг компас.

Лицо в пыли и пепле,

Все время к часу час.

Дома ждет мой малый,

Не видел еще свет,

Но чувствую – он знает,

Каков в миру рассвет.

Я знаю, что он любит

Солнце и траву.

Он самым лучшим будет!

Знаю. Верю. Жду.

– Я***, я Т***!

– На приеме Я***.

– У меня трехсотый, тяжелый!

– Понял. Ваши координаты, отправляю вертолет.

Никто толком не понял, что произошло. Даже раненый офицер, лежащий на песке в разорванных ботинках, из которых как из губки сочилась кровь, от чего они пропитались ярким багровым цветом. Взрыв произошел неожиданно – сработал кассетный боеприпас. В данном случае поговорка «Что посеешь, то и пожнешь» приобретает самый что ни на есть прямой смысл. По этой территории недавно отрабатывали наши реактивные системы залпового огня «СМЕРЧ». В этот день отсюда должна была работать наша артиллерия.

– Т***, я Я***. Вертолет вылетел.

– Понял. Жду.

Тем временем офицер продолжал неподвижно лежать. В ушах звенело, и окружающие звуки смешивались воедино. Вместе с кровью утекали и силы, от чего пошевелиться с каждой секундой становилось все тяжелее.

«Вот идиот! – мелькнула в его голове мысль. – Хотя… вроде нет… а где мои ноги? – спросил он сам себя и опустил взгляд. – Ботинки на мне, значит, ноги тоже на мне…» – от этой мысли стало чуть легче. В том, что он будет жить, он не сомневался. Он не имел права умереть ни сегодня, ни завтра, он знал, что нужен живым. Мысли смешивались, и в голову лезла всякая дрянь.

Первая помощь была тут же оказана. Люди, окружившие офицера, ободряюще смотрели ему в глаза и говорили, что все хорошо.

– Будешь плясать еще! – сказал офицер артиллерии.