Война. Хроника пяти дней: Мирись, мирись, мирись

Я уселся на лавочку пред автостанцией, пристроил на коленях блокнот и начал методичный обзвон коллег. Я пытался понять, что делать в ситуации, когда никто туда не едет, а ехать надо кровь из носу. В конце концов, Анна Бокшицкая моя начальница по предыдущему месту работы, дала телефон местной журналистки Ирины Табуловой. А та в свою очередь, дала дельный совет:

— Доберись до Алагира. Там собираются добровольцы. Найди их и попробуй с ними…

Алагир — небольшой городок километрах в тридцати от Владикавказа. Везти до него таксисты согласились, но по «расценкам военного времени». Слупили с меня почти как с «лоха из Комсомолки».

Добровольческая тема возникла еще до начала войны, — в тот момент, когда локальные бои за Нульскую высоту вели еще только грузинские «миротворцы» и осетинские милиционеры. Новостные агентства тиражировали патриотические сообщения о многочисленных казаках, которых их войсковые атаманы сразу послали (вариант: собираются послать) на помощь братскому осетинскому народу. Помимо казацких сообщений мелькала и информация о добровольцах из соседних северокавказских республик.

На практике выяснилось, что на добровольческом сборочном пункте в пяти километрах от Алагира собиралась исключительно молодежь из Северной Осетии. Жаждущие понюхать пороху молодые ребята разбивались на отряды, рассаживались на «Газели» и выдвигались к Рокскому тоннелю. Ходили разговоры, что за тоннелем в Джаве будут раздавать автоматы и ставить конкретные задачи.

— Да я пойду на грузин без всякого оружия!.. С одним ножом пойду!.. — весело кричал из проносящегося мимо микроавтобуса молодой осетинский парень. В доказательства серьезности намерений, он словно саблей размахивал здоровенным тесаком.

Другой парень с юмором рассказывал историю собственного похода на войну:

— Я сюда прямо с работы. Вообще-то мы продаем сим-карты для мобильных телефонов. Ну и сидели в офисе: в пять вечера рабочий день закончился и я с приятелем, не заходя домой, отправился прямо сюда.

Соседи по Северному Кавказу были представлены одним единственным добровольцем — чеченцем Алиханом:

— Я из Грозного, — рассказал он мне, — Мой отец российский военный, а раньше был советским военным. Одно время мы жили во Владикавказе, отца сюда перевели в самом начале девяностых. Нам тогда досталось, во время осетино-ингушского конфликта: мы ведь тоже вайнахи. Но я все равно пошел помогать осетинам против грузин. Даже свадьбу отложил: она у меня должна была завтра быть. Теперь даже не знаю когда женюсь. После войны, наверное.

Казаков мне встретить не удалось, ни в Алагире, ни, позднее, в Цхинвали. Представителей соседних республик, за вычетом Алихана, тоже среди добровольцев не видел. Соседи вообще не больно то любят осетин. Говорят, власти включили административный ресурс на всю катушку, пытаясь «поднять население в едином порыве на помощь братскому народу», в соседней Ингушетии вызывали всех ментов поголовно, предлагая писать заявления с просьбой откомандировать в зону конфликта. В результате с полсотни офицеров вместо заявления положили на стол начальству рапорты об отставке, для них осетины были не братским народом, а погромщиками, выгнавшими ингушей из Осетии в 1992 году.

В целом под Алагиром царила атмосфера военно-спортивного праздника. Будто впереди не война, а зарница. Будто не едут с той стороны автобусы с беженцами, будто первая кровь уже не пролилась. Время от времени ребята спохватывались, делано мрачнели и начинали проклинать «грузинских оккупантов», передавая друг другу уже много раз повторенные сплетни о зверствах и об осетинских ополченцах попавших в плен под селом Хетагурово, которым прибывший грузинский министр обороны лично отрезал головы. При этом обязательно подчеркивалась национальность министра:

— А ты знаешь, что он жид? Да-да! Потому у них и оружие израильское, и советники!

Потом они снова забывали про то, что все по настоящему и опять радовались приближающейся военной потехе.

Впрочем, в Южную Осетию добровольцы попали не сразу. Через Рокский тоннель их не пропускали, ссаживали, переписывали, перетасовывали между отрядами, а они все прибывали и прибывали. На настоящую войну эти ребята смогли попасть только через два дня, когда в Цхинвали уже вошли российские войска. Лишь после этого основную массу добровольцев пропустили на территорию Южной Осетии.

Кто-то наверху принял поначалу здравое решение: задержать необстрелянных мальчишек, не бросать их в цхинвальскую мясорубку. А потом, видимо в той же инстанции решили, что уже стало относительно безопасно, и теперь можно… Чем добровольцы будут заниматься в Южной Осетии, когда грузинские войска уже откатились к Гори, наверху видимо не задумывались. А они вошли снедаемые мальчишеской жаждой военной славы, но войны уже не было. Их встречали не грузинские танки, а опустевшие грузинские села, из которых ушли местные жители. И они жгли эти села, за неимением танков…

Но до этого было еще два очень долгих дня.