Война мнимых богов (СИ)

Через несколько дней все вошли в стены города. Король непринужденно оглядывал своих подданных, подъезжая на кобыле к замку. Люди вели себя как-то странно. Военачальники тоже это заметили. Предполагалось, что за стенами дворца, им дадут исчерпывающее объяснение почему люди так изменились. Горожане не то, чтобы стали беспокойными или подавленными из-за слухов о болезни, они просто отводили от короля взгляды, как он смотрел на них. Давиду всё это не нравилось.

Заехал в стены замка. Там его уже встречали. Вельможи выглядели тоже странно. Все они были какими-то грустными, чем-то опечаленными. Король подъехал ближе и спрыгнул с лошади. Конюх быстро взял кобылу за узду и повел ее в конюшню. Давид настороженно подошел к свите:

- Я уничтожил бога и привез его крылья, - осмотрел всех. - Льена сказала, что уберет чуму, как только приедем. Что-то случилось? Почему вы все такие… Раньше вы такими не были.

- Давид, - поднял тусклые глаза Филипп, - у нас плохие новости.

- Какие? - забеспокоился. - Только не говорите, что на нас с севера напали.

- Нет, на нас не нападали, но во время Вашего отъезда…

- При чем вынужденного, - недовольно кивнул, указывая на данное.

- Давид, Марика умерла.

Молодой человек на пару секунд застыл, пытаясь как-то осознать и обработать информацию. Отрывистыми движениями мышц нахмурился, неловко улыбнувшись:

- Извините, что?

- Марика…

- Филипп, - решительно подошел к нему и схватил за воротник, - я казню Вас за такие шутки. Где Марика?

- Давид, - сочувственно начал тот, - к сожалению, это не шутка.

- Где Марика? - повторил, отчиканивая каждый слог.

- В катакомбах.

- В каких катакомбах? - грозно уточнил.

- В катакомбах Вашей семьи. Недалеко от Вашей матери.

- Вы продолжаете шутить, Филипп? - приблизился к его лицу.

- Ее отравили.

- Кто?! - крикнул так яро, что убийца должен был мчать отсюда всего-лишь от предположений о том, как король будет ему мстить.

- Подозреваемые в темнице.

- В темнице?! Я хочу видеть их головы на пиках!

- Давид… В этом замешана Леона.

- Где Марика?! Я хочу ее видеть! Она не могла умереть!

- Я проведу Вас, - направился в замок.

Давид поспешил следом. Кулаки его были сжаты, а лицо искажено гневом. Уже подойдя к заветной двери и наблюдая как Филипп вставляет в замок свой ключ, молодой человек вздрогнул. Марика не могла умереть. Его советник просто зло шутит над ним… Всего две недели назад она была жива и здорова. Она мило хихикала и тепло обнимала, будучи с ним наедине, много рассказывала о слухах в замке и любила слушать наивные сказки, где добро всегда побеждает зло. Она любила кормить своих красивых лебедей прямо с рук, не боясь, что те покусают ей пальцы. Она любила Давида, да так сильно, что могла простить ему любой проступок.

Они спустились на лестницу. Король беспокойно огляделся. Вырвал из знакомых рук факел и взволнованно пробежал вглубь по коридору, минуя то место, где он совсем недавно занимался с ней сексом. Выбежал к заполненным королевскими телами нишам. Выбежал и обомлел, заметив недалеко от себя холодную Марику.

Ее темное и длинное платье, такое любимое при жизни, длинные и ровные черные волосы, которые она не заплетала в косы, изящные белые руки, вылепленные самим богом, побледневшие уста, милый носик и закрытые глаза.

Давид выронил факел. Это - его супруга. Та, кого он только-только начал любить так, как она хотела, та, что сохраняла его тайну не смотря на собственную нелюбовь к ней, та, что была готова на многое ради его удовольствия.

Филипп выглянул из прохода и медленно, тихо направился к королю. Тот сделал останавливающий жест рукой. Из рта вышло тихое:

- Уйдите.

- Да, хорошо, - поклонился и медленно отправился обратно, побаиваясь споткнуться во тьме на ступенях.

Давид продолжал смотреть на бальзамированное тело, что так незначительно отличалось от живого. Упал перед ним на колени и сжал холодную руку любимой, друга, родной души, которую у него насильно и жестоко отобрали неизвестно за какие грехи. Упал лбом на руку и сдавленно выдавил:

- Марика..!

Этот вой, натужные тихие всхлипы и голос, в котором советник никогда не слышал столько горя и отчаяния, слившихся воедино, заставили его идти еще тише и быстрее. Страдание требовало уединения.