Война жреца. Том III. Финал

Встретили нас трое жрецов с такими же большими кругами на рясах, как и у брата Итана, а также десяток воинов. О чем шла речь, я не слышал, но со всех сторон к нам бросилась обслуга: слуги, грузчики, конюхи. Меня оперативно достали из седла, застегнули кандалы на лодыжках и сильно, но не слишком грубо, подтолкнули в спину. Мол, давай, шагай, там разберемся. Так что единственное, что я заметил — это активную жестикуляцию Итана. Он о чем-то спорил на кваттском со своими «коллегами» по вере, они же сдержанно слушали рассказы жреца.

Примерно с четверть часа меня продержали в комнате стражи — вместе со мной было и четверо молящихся жрецов, чья «смена» еще не закончилась — после чего на пороге появился неизвестный мне служитель Единого. Внешность мужчины была непримечательна, выделялся только мясистый красный нос опытного алкаша и глубоко посаженные мелкие глазки, которые еще сильнее контрастировали на фоне внушительного шнобеля. О фигуре судить из-за рясы не было никакой возможности.

— В камеру его! — гаркнул жрец на шаринском.

И тут я понял, что большинство стражи и обслуги, возможно, остались тут еще со времен властвования магов. Ну а чего, они простые смертные, им все равно, кому служить. Мои комфортные деньки закончились.

Моя новая камера была чем-то средним, между темницей, в которой меня держал Кай Фотен, когда пытался поработить как мага-менталиста, и той комфортной комнатой для содержания знатных пленников, куда нас с Орвистом поместили пять лет назад, когда мы воскресли из мертвых и приперлись в Пите вместе с Санией. Это была обычная тюремная камера: прибитый к стене лежак, дырка в полу под отхожее место, маленькое окошко под потолком, из которого тянуло свежим воздухом вперемешку с сыростью внутреннего дворика, который использовался то ли для казней, то ли для прогулок. Возможно, и с той, и с другой целью.

Вот и все убранство. Я было попытался выпросить себе хотя бы стул и простенькие письменные принадлежности, но вместо этого получил от тюремщика по шее короткой дубиной.

Собственно, с этого удара и начались мои мучения в этой камере. Лишенный жреческих сил и магии, мое тело стало сдавать позиции еще на пути к Альсефорду. За месяц, по ощущениям, я постарел лет на пять. На это накладывалась вынужденная неподвижность в клетке, а потом бесконечная тряска в седле. Я пытался разминаться и держать себя в тонусе, но из-за недостатка нагрузок и не самого разнообразного питания мои мышцы таяли, а физическая сила уходила с каждым днем.

Хорошим питание в темницах Альсефорда назвать было нельзя. В лучшем случае я получал половину необходимых калорий, а о витаминах и прочих элементах речи и не шло — хорошо, что не кидаюсь на стены от голода. С такой диетой у меня скоро начнут сыпаться зубы. А это было очень и очень плохо.

Из-за холода и сырости — осень уже широко шагала по Таллерии — у меня постоянно ломило шею, заболели уши, стало тянуть локоть правой руки, к которому был намертво приварен подарок Пала. В какой-то момент я понял, что живые ткани вокруг железной руки уплотнились и наощупь стали теплее, чем остальное тело. Началось воспаление. Более не поддерживаемый моими жреческими силами, божественный протез превратился в простой кусок железа и сейчас начал отторгаться организмом.

Я не знал, с какой скоростью распространяется воспаление, но времени у меня было не очень много. Неделя, может, две. После этого я пройду точку невозврата и начнется гангрена. Которая-то и в моем родном мире до сих пор лечилась ампутацией. Только на этот раз придется рубить под корень, по самое туловище.

Каждое утро ко мне заходил тот самый жрец, который дал команду тащить меня в камеру. Он задавал один единственный вопрос:

— Ты готов послужить нашему истинному Единому богу и воплотить его замысел по очищению мира от скверны?

Он задавал этот вопрос каждый раз. Сначала я серьезно отвечал, что мне надо подумать, а после — уже начал откровенно потешаться над фанатиком. Брат Итан мне нравился намного больше, он хотя бы знал, что происходит и что на кону. Этот же олух свято верил в своего Творца, что читалось на его пропитом лице. Это было лицо человека, который прожил значительную часть жизни на стакане, а потом резко уверовал — не только в высшие силы, но и в свое исключительное предназначение.

В один из дней — кажется, это было начало третьей недели моего пребывания в этих комфортабельных апартаментах — в ответ на стандартный вопрос я бросил:

— Пусть Единый поцелует сам себя в зад. Если вы считаете, что можно добиться сотрудничества такими путями, то ваш божок не достоин моей помощи.

Очень болела рука, меня бил одновременно жар и озноб.

Жрец на мою реплику только поджал губы, а его слова тускло блеснули в предвкушении.

— Ты грязная тварь, магик. Вон, как тебя крутит от наших молитв…

— Меня крутит от нехватки еды, света, а еще от того, что меня стала отравлять моя же рука, олух, — огрызнулся я.

В ответ жрец только широко улыбнулся и как-то по-змеиному облизнул губы самым кончиком языка.