Воины Карла XII

Вечерний отблеск лижет скалы.Нет больше солнца! Закат, как палач.Плачь, Сюннёве, плачь!Солнце зашло, и дня не стало.Битва окончена. Скальду верна,Несет тебя лодка к последней цели —Замедлит свой бег онаУ скал норвежских, у шведской мели…Здесь вновь две волны расстаться должны.Две братских страны разлукой больны.Мы скорбно смотрим вдаль на свет заката —Мечта о братстве ноет, словно рана.

Поют о прежнем братстве наши страны,И смерть твоя, как смерть родного брата.

Из посмертного сборника «ПОСЛЕДНИЕ СТИХИ» (1942)

АВГУСТУ СТРИНДБЕРГУ

Полвека отметя,сподобились этинаград позолоты,признанья и славы,но ропот убогойотринув оравы,один далеко тысидишь у порога, —

у врат, одиноко,где царство другое,но участь изгоя —примета пророка,что прямо, без лестибеседовал с намии взыскан был честью,но чаще — камнями.Ты, века под вечер,не лаврами венчан,но в вящей короне,что сжали ладони

вкруг мозга поэта:по слову обета,венца ты не сбросишь,седины он стянетдо смертного вздоха, —венок, что не вянет,хоть с юности носишь —из чертополоха.

НАДПИСЬ НА НАДГРОБИИ

Присядь у моей плиты.Тут тихо и одиноко.Приветь меня ласково и негромко —

я не в силах ответить.Я был непомерно взыскан:я человекомуспел побывать на земле.Ликуй же, пока еще видишь солнце!

ИЗ ИСТОРИЧЕСКОЙ ХРОНИКИ «ВОИНЫ КАРЛА XII»

ПРОПОВЕДЬ

В кафедральном соборе Стокгольма прихожане привстали со скамей и устремили взгляды в сторону притвора, где император Карл XII выходил из кареты. Это был довольно красивый, но хрупкий и слишком рослый мальчик. Четырехугольная шапочка лихо сидела на самой макушке большого, косматого парика, когда же король снял ее и сунул под мышку, движения его стали принужденными и несмелыми. Он шел семенящими шажками, чуть проседая в коленях, как оно и следовало по обычаю того времени, опустив глаза долу. Богатый траурный костюм был оторочен горностаем по обшлагам и кружевом — по краю перчаток, а испанской кожи сапоги на высоком каблуке украшены пряжками и бантами.

Раздосадованный любопытными взглядами, он занял свое место на королевской скамье под золотой короной, которую поддерживали гении, и сидел неподвижно, обратись лицом к алтарю и не умея, однако, отдаться мыслями священнодействию. Когда под конец на кафедру поднялся пастор и с помощью нескольких слов, а также мощного удара по переплету книги вызвал в церкви приглушенное бормотание, Карл залился краской и почувствовал себя словно застигнутый врасплох на месте преступления. Но вскоре мысли его снова отвлеклись и потекли прежним путем, а сам он, чтобы скрыть смущение, начал выщипывать черные волоски из своего горностая.

— Ты только погляди на него, — шепнула женщина на одной из нижних скамей, — ему еще отцовская розга нужна. Черт его, что ли за пальцы дергает?

— А ты бы лучше помалкивала, будет тут всякая чумичка сидеть не по чину, да еще язык распускать! — отвечала соседка и выпихнула ее в проход.

Стоявшая у дверей старушка с клюкой, которая по обязанности должна была обходить ряды и бить по затылку задремавших прихожан, громко ударила клюкой об пол и успокоительно замахала руками, но стук все равно донесся и до благородных скамей, так что высокие господа повернулись к ней, священник же вставил в свою проповедь следующие слова:

— Согласие, говорю я вам, согласие во Христе! Куда оно устремило путь со своими нежными и сладостными дарами? Уж не в гущу ли самого народа? Что ж, тогда держите его и не выпускайте! А может в Божьем доме или вокруг Его Королевского Величества собственной персоной. Как бы не так! Вот почему и говорю я вам, вы, князья сей земли, стремитесь к согласию и любви, не вздымайте ради междоусобицы свой меч, который Господь вложил нам в руку единственно для защиты ваших подданных.