Войны Рима в Испании. 154—133 гг. до н. э.

Этот эпизод, однако, не означает, что римская армия перестала признавать дисциплину. Вмешательство офицеров показывает, что голос разума не умолк, даже если им не всегда удавалось заставить командующего выслушать их. Мы не знаем, насколько Вириат был осведомлен об этих событиях. Чем дальше, тем больше мощь римлян должна была ему представляться подобной гидре, у которой отрастают все новые и новые головы на месте отрубленных. Что же касается его лузитан, то здесь он не мог быть уверен, что они продержатся долго. Прошли времена первых победоносных возмущений, первых сокрушительных ударов по римлянам, консолидации сил. Уже в период начавшихся неудач была одержана победа над Сервилианом, которая могла бы решить дело в пользу лузитан, если бы римляне с помощью крючкотворства не изменили слову. Иначе как чувством бессилия не объяснишь переговоры^{266},[235]

которые Вириат начал в 139 г. с Цепионом лишь после того, как попытка прийти к соглашению потерпела провал из-за требований римлян. На этот раз он вел переговоры не лично, но отправил к римскому консулу трех своих вернейших, как он считал, друзей^{267}. Их звали Авдас, Диталкон и Минур[236]

. Они были друг другу родственниками и друзьями и происходили из города Урсон (из группы лузитан, оказавшейся меж двух огней, о которой шла речь выше). В ходе переговоров — мы не можем точно сказать, кто первым подал мысль, — возник план убийства Вириата. Даже если Цепион не сам высказал это предложение, все равно он сразу согласился с ним. Кроме того, он обещал трем лузитанам безнаказанность и личную безопасность (это имело немалое значение, если вспомнить о судьбе других знатных лузитан: Dio Cass., XXII, 75). Он также сделал свое предложение более заманчивым с помощью богатых подарков, обещая новые после умерщвления Вириата. Для скрепления договоренности Цепион и трое убийц обменялись клятвами (Diod., XXXIII, 21). Возвратившись к Вириату, эти трое, чтобы их вождь чувствовал себя в безопасности, стали тешить его надеждами на лучшее будущее. Они утверждали, будто римляне готовы пойти на мир (Diod., Loc. cit.). Исполнение своего замысла заговорщики организовали с учетом образа жизни Вириата. При этом, принимая во внимание его популярность, все зависело от того, удастся ли им скрыться, оставшись нераскрытыми. Вириат мало спал (Diod., XXXIII, 1, 2; 21а; Арр. Iber., 71, 312) и даже во сне не расставался с оружием (Арр. Iber., 71, 312 и 315; ср. Diod., XXXIII, 1, 2), чтобы всегда быть готовым ко всему. Его друзья имели право в любое время, даже ночью, заходить к нему (Арр. Iber., 71, 312; Diod., XXXIII, 21). Поэтому убийцы смогли проникнуть в палатку спящего Вириата, не возбудив подозрений[237]

. Одним точно нанесенным ударом они пронзили ему горло так, что он не издал ни звука (Арр. Iber., 71, 313-314; Diod., XXXIII, 21). Когда, наконец, лузитаны следующим утром, забеспокоившись, вошли в палатку полководца и обнаружили, что он мертв, убийцы давно уже ушли обходными путями, на которых мало кто появлялся, к Цепиону, где оказались в безопасности (Diod., XXXIII, 21). Когда же они потребовали обещанных им даров, он оказался глух к их настояниям (Арр. Iber., 71, 314). Он представил как уступку то, что разрешил им владеть тем, чем они обладали и прежде, для разбора же прочих требований отослал их в Рим (Арр. Iber., Loc. cit.). Там, однако (между тем начался уже 138 г.), сенат отказал им (датируется по: Ер. Oxyrh. 55, Z. 201—202; Auct. de vir. ill., 71, 3). Сенат, конечно, был проинформирован письмом Цепиона в том смысле, что трое убийц предложили свои услуги по собственному почину. Поэтому последние получили гордый и лицемерный ответ, что римляне никогда не приветствовали убийство полководца своими солдатами[238]. Такой образ действий вызвал всеобщее одобрение (Oros., V, 4, 14), тогда как в остальном сенат не мог скрыть, что все поведение Цепиона не слишком достойно. Его победа омрачалось упреком в том, что он «не заслужил, а купил ее»^{268}

.[239] Цепион увековечил свое имя в дальней провинции возведением укрепленного маяка недалеко от устья Бетиса, который вызывал немалое восхищение, и до сих пор городок Чипиона (Chipiona) носит имя римского консула^{269}.[240]