Войны Роз

Эдуард был великодушен по своей натуре и имел доброжелательное выражение лица, однако в гневе он мог казаться страшным. Он был доступен не только для своих друзей, но и для других, даже для людей неблагородного звания. Зачастую он подзывал к себе и вовсе не знакомого человека, когда ему казалось, что тот хочет обратиться к нему или поближе увидеть его. В его характере было показать себя каждому, кто желал лицезреть его, и он использовал любую возможность подолгу во всей красе демонстрировать свою удивительную стать. Он приветствовал людей столь благожелательно, что если видел вновь прибывшего, потрясенного его наружностью и королевским великолепием, то поощрял того к разговору, любезно кладя руку на его плечо. Король благосклонно выслушивал тех, кто жаловался на несправедливость или взывал к правосудию; обвинения против себя, если он не устранял их причину, он принимал с извинениями. Он был более других принцев любезен с иностранцами, посещавшими его государство для ведения торговли или по какой-либо другой причине.

Он очень редко проявлял щедрость, и то весьма сдержанно, но тем не менее был очень благодарен тем, от кого получал помощь. Не проявляя чрезмерного интереса ко многим ценным для других людей вещам, этот государь все же так стремился к деньгам, что приобрел репутацию жадного. Для накопления богатства он использовал следующую уловку: когда созывалась ассамблея от целого королевства, он начинал жаловаться на то, сколь много понесено расходов, и на то, что неизбежно нужно быть готовым к новым тратам для защиты государства… Король говорил, что эти суммы должны быть возмещены народом, для чьей выгоды они были потрачены

[129].

Таким образом, ссылаясь на причины если не истинные, то, по крайней мере, имеющие под собой какую-то основу, он, казалось, не вымогал, а почти что просил субсидий. Подобным образом он вел себя и с частными лицами, правда, с ними иногда более властно; и так он собрал огромные богатства, размеры которых не сделали его более щедрым или скорым при выплате [долгов] по сравнению с тем временем, когда он был беден: скорее он приобрел славу весьма прижимистого человека, ведь теперь его жадность стала всем очевидна. По той же самой причине его убедили оставить фламандцев, поскольку, окажи он им помощь против Людовика XI, он потерял бы свою ежегодную пенсию в пятьдесят тысяч экю от французского короля. Он знал, что будет получать ее, пока воздерживается от помощи фламандцам.

Его чревоугодие и любовь к спиртным напиткам были чрезмерными: у него была привычка, как я узнал, употреблять рвотное средство, чтобы наесться еще раз. По этой причине, а также из-за праздности, которой он особенно дорожил после своего восстановления на троне, на его пояснице появился жирок, в то время как раньше он был не просто высок, а еще весьма худощав и очень энергичен.

Он был безнравственным до крайности: более того, поговаривали, что он чрезвычайно нагло поступал со многими женщинами после того, как совращал их: как только он пресыщался ими, то уступал дам другим придворным, зачастую против их желания. Король преследовал женщин, не обращая внимания на то, замужем они или нет, благородного сословия или простолюдинки, однако никогда ни одну из них он не взял силой. Он добивался женщин деньгами и обещаниями и, одержав победу, оставлял их.

Хотя рядом с ним всегда было много смутьянов и дружков, потворствовавших его порокам, среди них особенно выделялись трое родственников королевы, два ее сына и один из ее братьев. В противоположность им лорд Риверс всегда выглядел человеком положительным, серьезным, испытавшим все превратности жизни. Несмотря на свое высокое положение, он никому не причинил вреда, но помог многим, и поэтому король поручил ему воспитание и заботу о своем старшем сыне. Те же трое вызывали ненависть людей — отчасти своей безнравственностью, но главным образом из-за некоторой естественной ревности, которая обычна для людей равного происхождения, когда у кого-нибудь из них меняется положение в обществе. Их, конечно, не переваривали аристократы, потому что они, незнатные выскочки, стали выше тех, кто далеко превосходил их по благородству и мудрости. Им пришлось терпеть обвинения в причастности к смерти герцога Кларенса. Тогда же трое других имели на короля достаточно серьезное влияние: о них нельзя не упомянуть в этом рассказе, потому что в том перевороте им тоже была отведена важная роль.

Первым был Томас Ротерам, архиепископ Йоркский и одновременно лорд-канцлер; другим был епископ Илийский [Джон Мортон], а третьим — камергер по имени Гастингс. Они, будучи людьми зрелого возраста, имевшими большой опыт в государственных делах, помогали более других членов Совета формировать и проводить политику короля. Однако Гастингс был не только проводником государственной политики своего господина, делившим с королем все невзгоды и опасности, но и являлся сообщником и наперсником его тайных удовольствий. Он состоял в смертельной вражде с сыном королевы, который, как мы говорили, назывался маркизом; это было из-за женщин, которых они похитили или попытались отбить друг у друга. Каждый имел подкупленных информаторов, что угрожало другому тяжкими обвинениями. Размолвка этих двоих, кажется, явилась одним из важных факторов, приведших к перевороту; и, хотя по воле и просьбе короля, который любил их обоих, они были примирены за два дня до его смерти, все же, как показывают события, они только скрыли ревность друг к другу. ^{160}