Воины снегов

Вас же просто перебьют! Подумайте о своих женщинах и детях!

— Мы всегда думаем о них, — солидно заверил один из мужчин. — И знаем, что в смерти они не покинут нас!

Ругаться матом Кирилл умел, но избегал — даже в мужской компании. А вот сейчас ему захотелось вывалить наружу всю словесную гадость, которую хранит память, а потом набить кому-нибудь морду — за бестолковость. Однако порыв свой он пригасил — мог бы и сам догадаться, что реакция будет именно такой.

«Подобная ситуация десятки раз зафиксирована (а сколько раз НЕ зафиксирована?!) в „отписках“ и „скасках“ служилых. Оказавшись в зоне военных действий, небоеспособное туземное население не пыталось укрыться „в лесах“, которых поблизости обычно и не было. Оно сидело в своих „острожках“ или стойбищах и ждало результатов боестолкновения. Если защитники терпели поражение, то женщины преспокойно (или как?!) закалывали своих детей, а потом себя. Так же поступали и уцелевшие воины. Русские, похоже, поощряли такую практику — оставшихся в живых „немирных иноземцев” они заставляли люто завидовать мёртвым».

— Выслушайте меня и поступайте как знаете, — спокойно и властно (откуда что взялось?!) сказал Кирилл. — Спрячьте оружие. Пусть часть мужчин отгонит стадо подальше от стойбища. Но не всё — лишь лучшую половину. Никто ведь не поверит, что у вас совсем нет оленей, правда? Чаяк должен уехать со своим грузом — прямо сейчас. Если враги спросят вас о нём, вы скажете, что прогнали его, потому что он разбойник!

— Что-о?! — дружно вскинулись присутствующие. — Что ты сказал?!

— Я посоветовал вам обмануть врагов! — твёрдо ответил Кирилл. — Разве в этом есть бесчестье?

— Зачем их обманывать? Лучше убить честно!

В общем, препирались они долго — до тех пор, пока Кирилл не понял, что все его доводы — «глас вопиющего в пустыне». Ну, не желают эти люди никого бояться! В конце концов учёный сдался, махнул на всё рукой и отправился к себе в шатёр.

Совместное (пока ещё) имущество хранилось в «холодной» части жилища. Кирилл раскопал в груде вещей две ручные пушки, которые человеку XXI века трудно даже назвать «ружьями». Потом откинул входной клапан, чтоб было светлее, и принялся их рассматривать. Ему мучительно хотелось хоть как-то сориентироваться: где он — в прошлом или в какой-то параллельной реальности? Огнедышащие драконы по небу вроде бы не летают... Вся атрибутика смахивает на далёкое (впрочем, не очень!) прошлое собственной огромной страны. Пусть будет хоть так — лишь бы зацепиться за что-нибудь, обрести точку отсчёта, верх и низ... А стрелковое оружие могло бы служить путеводной нитью! Могло бы, но...

«В русском государстве такими штуками пользовались долго. К тому времени, когда Европа отказалась от них почти полностью, в наших войсках они только-только вытеснили наконец фитильную пищаль. Пётр Первый, как и все великие преобразователи, озаботился перевооружением армии. Примитивная кремнёвка уступила место прогрессивным нарезным и гладкоствольным ружьям с батарейным замком. С тех пор как И. В. Сталин возлюбил Петра Алексеевича, советские историки перестали называть этот замок „немецким” или „нюренбергским“, как бы намекая, что он являлся отечественным изобретением. На самом деле для Европы этот замок был в то время почти архаикой и уже выходил из употребления. У нас же он продержался до второй половины XIX века. Собственно говоря, принцип тот же, только огниво в таком замке соединено с крышкой полки, которая сама поднимается в момент выстрела. В данном случае мы имеем дело с агрегатами „добатарейной“ эпохи. Так что же — это рубеж XVII—XVIII веков?!

А вот фигушки! В Сибири, особенно восточной и северо-восточной, всё происходило с задержкой на добрую сотню лет. Казаки и промышленники за милую душу пользовались старинным оружием (другого не было) и доспехами, которые в европейской части страны давно вышли из употребления. Доспехи с убитых служилых Чаяк, конечно, снял — вон они лежат. Всё это железо позволяет условно датировать эпоху интервалом от середины XVII до середины XIX веков. Почему не позже? Потому что я пока не столкнулся ни с одним предметом американского производства».

В шатре появился Чаяк. Он начал стаскивать через голову меховую рубаху, явно собираясь залезть в полог и вздремнуть.

— Скажи мне, друг, — обратился к нему Кирилл, — почему так происходит? По дороге сюда мы чуть не уморили собак, чтобы уйти от погони. Теперь мы хорошо едим, спим, говорим с друзьями и не грузим нарты. Разве мы в безопасности? Разве в безопасности люди, которые нас приняли?

— Конечно! — засмеялся Чаяк. — Это земля кочевий таучинов. Мавчувены и менгиты никогда раньше не приходили в неё.

— А почему?

— Мавчувены боятся нас. Их много, но они трусливы. А менгиты... Не знаю.

— А я, кажется, знаю, — вздохнул учёный. — Конечно, я здесь гость и многого не понимаю, но...

— Что такое? — забеспокоился таучин. — Поделись своим знанием с другом!

— Это не знание, а догадки, предположения. Скажи, таучины часто убивают русских? Часто захватывают «огненный гром?»