Воины снегов

Кирилл попытался абстрагироваться от деталей, не думать о том, что именно эти крики означают, и анализировать ситуацию холодно и спокойно. Получалось плохо: «Бесполезно сравнивать тактико-технические данные луков и ружей, костяных и железных доспехов. Не в них дело, не в них! А в чём? В чём-то нематериальном — боевом духе, что ли... Это у диких животных захватчик обычно проигрывает, даже если он сильнее, а у людей... Это не туземцы, а служилые дерутся с яростью крыс, загнанных в угол! А мавчувены... Они и перед лицом смерти не могут хоть как-то организоваться, каждый дерётся и погибает сам по себе — геройски, наверное, но почти бессмысленно. Их личная, индивидуальная воинственность, умение пользоваться копьём или луком хороша для выяснения отношений друг с другом, но не против такого натиска. Они здесь просто жили, а к ним пришли чужаки, которые им кажутся дьяволами — выжимки огромного этноса, способные выживать и побеждать любой ценой в любых условиях... Воистину против такого лома нет приёма!»

Между тем бой шёл уже у стен полуподземного жилища. В дело пошли палки и колья — обломки шестов от шатров. По-видимому, пользоваться длинными копьями в такой тесноте стало невозможно. Вряд ли это продолжалось долго — находящихся снаружи защитников просто перебили.

На этом, похоже, всё опять застопорилось — большущая полуземлянка для обороны была приспособлена плохо, но тем не менее из щелей и дыр летели стрелы, а на вершине купола в дымовом отверстии кто-то из защитников оборудовал некое подобие огневой позиции. Нападающие отошли за пределы прицельного выстрела и занялись добиванием раненых и перевязкой собственных ран. От берега к полю боя двинулась небольшая делегация — сотник с охраной. Они призывно помахали руками, и конвоиры, как всегда бесцеремонно, подхватили Кирилла и поволокли вниз — похоже, настал и его черёд.

— Скажи им, — кивнул на жилище сотник, — пускай миром ясак дадут и аманата. Тогда мы уйдём.

— Какой, к чёрту, ясак?! — возмутился учёный, корчась от боли — его держали, заломив многострадальные руки за спину. — Они ж расплатились давно! Вы ж, по сути, государевых людей грабите! Вы ж их защищать должны, а вы...

Он не договорил, захлебнувшись болью — руки выкрутили ещё сильнее и при этом встряхнули.

— Языком-то не мели, паря! Ясырь верно показал — немирные они. Видал, как хлестались? Сколь людей переранили, нехристи!

— Вы первые начали!

— Да, видать, тебе последний умишко отшибли, — покачал головой сотник. — Будешь толмачить или как?

— Врёшь ты всё! Зачем тебе аманат — от них уже есть заложники в остроге!

— Что ты так за нечисть эту маешься? — удивился подошедший пятидесятник. — О своей душе думай! Пускай дадут барахлишко, какое есть, — видишь, как православные поиздержались. Зачем нам нору ихнюю зорить? Ещё поранят кого или, того хуже, смертию побьют. Разве тебе крещёных не жалко? Понимать должен — просто так нам уйти отсюда никак не можно!

Какая-то извращённая, изуверская логика во всём этом была — штурм требовалось довести до конца. Иначе народ не поймёт...

Его качало из стороны в сторону. Перед глазами всё плыло то вправо, то влево. Иногда казалось, что он не в гору поднимается, а идёт по склону вниз. Несколько раз Кирилл падал, но нечеловеческим усилием заставлял себя подняться на ноги и двигаться дальше. В конце концов стена из брёвен и дёрна оказалась прямо перед его глазами — метрах в пяти-семи — и аспирант понял, что дальше идти не обязательно. Было немного обидно, что осаждённые не подстрелили его на подходе — не надо было бы больше мучаться и что-то говорить. Он посмотрел наверх — двое мавчувенов, стоя на крыше жилища, целились в него из луков.

— Убейте меня, люди! — попросил Кирилл. — Стреляйте скорее!

— Зачем пришёл, проклятый таучин?

«Ну конечно, — безнадёжно усмехнулся учёный, — у меня таучинское произношение. Им ни за что не понять, что русские бывают разные и играют по разным правилам. Гораздо проще решить, что в их беде повинны извечные враги-таучины».

— Я не таучин, — сказал Кирилл. — Я менгит — стреляйте!

— Врёшь! — сказали сверху. — Мы видели, как эти демоны заставляли тебя сюда идти, а ты не хотел. Так зачем?

— Они велели сказать вам, что уйдут, если к ним выйдет главный человек рода, если вы отдадите одежду и шкуры, которые им нужны.

— Тогда они уйдут?

— Не знаю. Так сказал самый сильный их воин.

— Мы будем говорить с нашими старейшинами. Жди!

— Вас обманут!

— Ты слышал слово «настоящих людей»! Жди здесь, проклятый таучин!

«Мать машу, — вяло ругнулся Кирилл, опускаясь на землю. — Весь мир — дерьмо, и я посередине!»

Потом он, завалившись на бок, смотрел, как из жилища наружу выкидывают шкуры, посуду, какие-то мешки, связки сухой рыбы, полуобглоданный олений окорок... Потом рядом с Кириллом оказался пожилой татуированный мавчувен с довольно величественной осанкой.

— Главный менгит должен быть доволен — мы отдали всё, что имели. Наши дети теперь будут спать на голой земле и питаться травой. Пусть заберёт свою добычу и уходит!

— Они заберут и тебя, — проговорил Кирилл. — Лучше бы ты умер сразу.