Воины снегов

По-настоящему Кирилл пришёл в себя только несколько дней спустя. Пропущенное время в памяти восстанавливалось лишь отрывками. Его довезли до стана Петруцкого, который уже готовился к отплытию в Коймский острог. Был бесконечно долгий «базар» в палатке капитана. Кажется, Кузьма с Мефодием внаглую выторговывали себе прощение грехов (старых и мелких, конечно) за его — Кириллову — душу. Про него рассказали всё: и что он понимает местные языки, и что знает, наверное, географию, и что, возможно, лишь притворяется, что был в плену у таучинов, и прочая, и прочая... А главное, сей Кирьян был толмачом у Шишакова и под любой пыткой расскажет, что ясачных инородцев побивали если не по прямому приказу атамана, то с его одобрения. Долгие переговоры закончились к взаимному удовольствию: капитан обещал, приняв власть в остроге, забыть о прошлом служилых и даже пожаловать их чем-то. Поняв, что его продали со всеми потрохами, Кирилл испытал даже некоторое облегчение — уйти из-под власти разбойников казалось ему скорее удачей, чем наоборот.

После того как сделка состоялась, Кирилл в полубредовом состоянии попытался затеять собственную игру — признался, что обучен грамоте, и сказал, что готов прописать всё как есть о деяниях «злого татя» Шишакова. Его расчёт был прост: грамотеи тут в цене, а работать пером может лишь относительно здоровый человек — который, по крайней мере, способен сидеть и шевелить пальцами. Он хотел получить возможность оклематься, хоть как-то восстановиться и тогда... Тогда... Дух захватывало от перспектив, причём очень кровавых — всех злодеев он поубивает, а хорошим людям даст волю. В этих планах побег фигурировал как нечто само собой разумеющееся, но жизнь оказалась непохожей на малобюджетный боевичок, в котором главный герой, снятый с пыточного станка, сначала долго целуется с возлюбленной, а потом хватает меч (пулемёт, автомат, бластер) и начинает крушить врагов направо и налево.

Принял игру представитель государственной власти или нет, Кириллу он не доложил. По прибытии в крепость аспирант оказался в знакомом каземате, где после паводка на полу хлюпала вода, а старая подстилка из веток оказалась перемешанной с человеческими экскрементами, всплывшими из ямы в углу, и собачьим дерьмом, принесённым водой с улицы. Здесь же находился старый знакомый — острожный писарь-целовальник. Злорадствовать по этому поводу Кирилл не стал, а в первый же день устроил скандал: обругал матом охранника, отказался принимать пищу и грозился про всё рассказать начальству — про что именно и какому начальству, уточнить он не мог. Тем не менее его беспомощное буйство дало результат — пришли трое служилых и принялись пинать его по рёбрам, отчего учёный довольно быстро потерял сознание.

Очнулся он в другом месте — сравнительно (лишь!) более чистом и весьма густонаселённом. В низком щелястом срубе, площадью, наверное, метров пятнадцать, он оказался шестым. Кроме него здесь обитало ещё пятеро «государевых», так сказать, людей — аманатов от ясачных племён мавчувенов. Среди них был один подросток, двое мужчин неопределённого возраста и два совсем дряхлых старика. Последних почти каждый день выводили на волю — побираться на территории острога и в ближайших к нему «хуторах». До «камеры» они, впрочем, почти ничего не доносили — подаяние отбирала охрана. Можно было лишь удивляться выверенному искусству казаков-первопроходцев — заложников регулярно кормили, но ровно настолько, чтобы они не загнулись. Впрочем, бывали в их жизни и праздники — время от времени всю «камеру» выводили «пастись» за ограду острога. Причём пастись в буквальном смысле слова — щипать и есть травку. Собственно говоря, все окрестности были покрыты плотными зарослями ягодников — голубики, шикши, брусники. Однако все они близ крепости были варварски обобраны и вытоптаны ещё до наступления хоть какой-нибудь спелости — от авитаминоза, похоже, страдали не только аманаты. Тем не менее, как только на Кирилловых ногах наросла хоть какая-то кожа, он стал принимать участие в этих походах. И не переставал удивляться, до чего же вкусными могут быть просто листья и хвоя, не говоря уж про редкие, пропущенные кем-то ягодки, название которых было Кириллу неизвестно.

Осень принесла новые радости и горести. Главная радость — исчезли комары, которые с маниакальным упорством высасывали, казалось, не только кровь, но и душу, причём круглые сутки. Зато стало холодно — особенно по ночам. Никаких одеял узники не имели, так что спать пришлось прижавшись друг к другу. И это при том, что каждый отчаянно ненавидел всех остальных — результат длительного пребывания в замкнутом пространстве и хронического недоедания.

Первый осенний снежок, пролежавший всего несколько часов, произвёл целый переворот в Кирилловой душе — он понял наконец, что находится на грани. На той самой грани, за которой начинается маразм бессилия. Ещё пара недель такой жизни, и он будет ни на что не способен — в принципе.