Вокруг и около

Президент страны Жак Ширак, подъехавший к отелю с женой и собачкой в бауле от «Луи Виттон», на моих глазах пожал руки всем, кто стоит у входа в «Георг V»: открывает двери, приносит-уносит чемоданы и пр., а кто делает такую работу, мы уже знаем. Портить отношения с арабским миром не хочется никому, хотя повышать рейтинги, ругая «понаехавших», легче легкого. Этим в свое время с успехом воспользовался Николя Саркози, но, став президентом, не стал разыгрывать выигрышную карту дальше. Тем более что возникла другая проблема, опять же поучительная и для Армении тоже.

Речь о двадцатитрехлетнем сыне президента Жане Саркози, которого трудно называть гордостью юридического факультета, однако взявшегося попробовать себя в должности главы учреждения, отвечающего за управление районом Дефанс (своего рода парижский Уолл-Стрит).

Ближайшее окружение президента постаралось закрыть глаза на амбиции студента-второгодника, но Франция не та страна, где людям можно затыкать рты. В пику высокопоставленным протеже президентского сынка несколько молодых специалистов попытались пробиться в Елисейский дворец и подать Саркози-старшему прошение об усыновлении, чтобы таким образом уравнять себя в правах с Саркози-младшим. Скандал замяли, затем молодые социалисты решили, что обойдутся и без отчима, неуемному Жану пришлось смириться с менее престижной должностью, а французские СМИ вернулись к одной из главных тем: как быть с ударным ростом мусульманского населения? Ответа на вопрос пока нет.

Вместе с тем (если не говорить о профессиональных националистах) ксенофобии в Париже тоже нет. Правда, в арабских кварталах французы не селятся и даже туда не заглядывают. Но ведь то же и в Нью-Йорке, и в Берлине, и в Москве… С другой стороны, тем же парижанам не очень нравится, когда к ним обращаются по-английски, тогда как любая попытка сказать то же самое на французском горячо приветствуется. После чего, помогая политкорректному гостю, переходят на английский уже сами хозяева. Но если ты живешь в Париже постоянно, знать французский не просто желательно, а обязательно.

– А иначе тут нам делать нечего, ахпер джан… – высказался по этому поводу Ираклий, переехавший из Тбилиси в Париж еще двадцать лет тому назад и решивший не возвращаться в Тбилиси никогда.

В Ираклии, парижанине грузинского происхождения, второе, то есть этническое, представлено отчетливее, чем первое – постоянное проживание в городе Париже. Насколько безупречна французская речь моего героя, я сказать не могу, но то, что и после двадцати лет жизни во Франции он говорит по-русски так, как если бы все это время безвыездно жил в Тбилиси – неопровержимый факт практического языкознания.

Но дело даже не в этом. Дело в том, что Ираклий – грузин по сути, по всему своему внутреннему содержанию, по отношению к миру и своему месту в нем и потому он не может быть похож на француза ничем, никак и никогда.

Как Ираклий оказался в Париже и что он там делает? Служит шофером в гараже для особо важных персон, вследствие чего водит особо знатные автомашины. Способствует ли это получению особо интересной зарплаты, я тоже сказать не могу, хотя, если судить по косвенным признакам, таким, например, как расплатиться за кофе гостю или книга в подарок, то, скорее всего, хватает ему не только на жизнь.

Книга в подарок называется «Злодеяния над царской семьей, совершенные большевиками и немцами». Почему Ираклий не стал дарить что-то вроде «Дворцы Лувра» или «Сена – радость Парижа», а подарил то, что подарил? Потому что Ираклий от всей души ненавидит большевиков, чуть позже коммунистов, совершивших злодеяние не только над семьей императора всея Руси, но и, как оказалось, его собственной.

Отец Ираклия, главный бухгалтер чего-то камне-злато-ювелирного, был взят под стражу при Шеварднадзе советского периода, судим, приговорен к смертной казни, замененной впоследствии долголетним заключением, а затем и вовсе отпущен на волю за недоказанностью преступления. Как видим, любить советскую власть Ираклий мог, только увидев ее в гробу. Но дожидаться летального исхода державы Ираклий не стал, а поехал туристом во Францию, где с чувством глубокого внутреннего удовлетворения изменил своей советской родине.

С тех пор Ираклия в Грузии не видели. В прошлом году он, наконец, объявился в Тбилиси, и нельзя сказать, чтоб зашелся от увиденного в восторге. Саакашвили он считает клиническим недоумком, про Шеварднадзе и говорить не хочет, на вопрос, как ему Гамсахурдиа, отвечает в том смысле, что лучшее, что он мог для себя сделать, это оставаться сыном великого грузинского писателя, а не лезть в политику. Таким образом, кроме хинкали и лимонада ничего путного в Грузии сегодня для Ираклия нет, тем более что и лимонад-то уже никакой не Лагидзе, а так себе водичка.