Волчья ягода

Я застыла на переднем сиденье, пристегнувшись ремнем, и, когда мы проезжали кольцо в районе аэропорта, машина развила такую скорость, что, казалось, еще немного, и мы взовьемся над раскинувшимся под нами, в низине, всего в нескольких метрах от трассы, городом… Аэропорт располагался на возвышении, и я еще с детства думала, что стоит только взобраться на парапет ограждения, отделявшего кафе “Панорама” от гигантского обрыва, на самом дне которого сверкал город, и я смогу полететь… Просто взмахну руками и поднимусь высоко-высоко, к проносящимся над городом мигающим красным огням самолетов, к звездам…

– Привет, сестренка…

Я резко обернулась и на заднем сиденье увидела Милу. Она была в черном пальто, волосы растрепаны, глаза блестят… Она была прямо как живая. Я почему-то тоже захотела превратиться в призрак и даже зажмурилась, чтобы представить себе, как водитель, принимая у меня из рук деньги, не увидит меня, а если и увидит, то, протянув руку, почувствует вместо плоти теплый и упругий воздух…

Хлопнула дверь. Я открыла глаза и увидела стремительно удаляющуюся от машины фигурку, кутающуюся в длинное черное пальто.

– Почему стоим? – спросила я, чувствуя, как меня начинает колотить дрожь.

– Так ведь красный свет…

Моя мнительность в сочетании с прогрессирующей паранойей уже начинали мешать мне жить.

– Вы опаздываете? – спросил водитель слегка обеспокоенно, словно я упрекнула его в непрофессионализме, в неумении быстро водить машину. – Так мы сейчас полетим, как ветер…

И мы полетели. Навстречу все тому же туману, неизвестности и призракам моего прошлого…"

* * *

Туман, белый и плотный, напоминал застывшее молочное желе, в котором плавились привалившиеся друг к дружке двухэтажные подслеповатые дома. Это была окраина города, Заводской район, называемый в простонародье “Сахалином”, попасть в который мог кто угодно, а вот выкарабкаться из-под его ядовитого наркоза удавалось лишь единицам.

Близость химического комбината, отдаленность от центра и генетически-воровская диаспора, ведущая свое начало от построенных еще до войны бараков, в которых селилась отбившаяся от колхозного “стада” нищета, – все это сделало “Сахалин” полуостровом бомжей, воров, тунеядцев, пьяниц, дешевых проституток, самогонщиков, наемных убийц, бывших зеков, наркоманов… И хотя за последние десять лет на “Сахалине” понастроили панельные девятиэтажки, открыли гастрономы и универмаги, разбили парк культуры и отдыха, соорудили спортивный комплекс с бассейном и сауной – никто из центральных районов, даже из теснейших квартир, в которых из-за отсутствия удобств и жить-то практически было невозможно, не соглашался переехать в просторные и новые квартиры окраины… Говорили, что на “Сахалине” даже воздух другой, не говоря уже о той НЕХОРОШЕЙ энергетике здешних “аборигенов”.

"Сахалин” устраивал только тех, кто, проворовавшись или обанкротившись, менял свою квартиру в центре на квартиру в Заводском районе. Разница в стоимости этих квартир была так велика, что на нее можно было вообще начать новую жизнь, не говоря уже о том, чтобы расплатиться с долгами. Так “Сахалин” постепенно пополнялся неудачниками, а центр приобретал еще одну рвущуюся наверх сильную и выносливую личность, закаленную в “сахалинских” драках, владеющую “сахалинским” сленгом и отличающуюся от “централов” крепким желудком и печенью, настоянными на “сахалинском” самогоне…

– Спасибо, я приехала… – Анна расплатилась и вышла из машины, но потом, подумав немного, сказала:

– А вы не могли бы немного подождать меня здесь?.. Понимаете, я приехала без предупреждения, и вдруг там никого нет дома…

– Платите, я подожду… А то уйдете, и останусь я здесь куковать…

Он был прав, этот бесстрашный водитель, который за лишний червонец согласился подождать ее на пустынной уже ночной улице, да еще и в таком, богом забытом месте. И она, оценив это, послала ему благодарную улыбку.

Она боялась. Она снова боялась этих улиц, этого воздуха, этих подслеповатых окон, за которыми жили странные люди, которых она никогда не понимала… И этот запах, запах сырости, плесени, гнилых досок и старого жилья, к которому примешивается вонь от мусорных баков, кишащих крысами…

Более того – она боялась себя! Живущая в ней вот уже тридцать один год другая женщина, “сахалинские” корни которой сейчас находились у нее под ногами и цеплялись за нее, словно пытаясь снова вернуть ее домой, невидимыми узлами сдавливали сердце Анны и мешали дышать…