Волчья каторга

– Наука денег стоит, – скосил глаза в сторону Дед, удостоверяясь, не слушает ли их кто. Но до них никому не было дела. Те, кто был на «экскурсии», сидели смурные, уперев взгляд в одну точку, а остальные, что отдыхали от работ, кидали кости, посматривая время от времени на дверь казармы и колодника, стоящего возле нее «на стреме».

– Есть у меня деньги, – ответил Жора, тоже незаметно оглядываясь вокруг. – Ты же знаешь. Должен знать! Научишь, как отсюда выбраться?

– Бежать, что ли? – поднял брови Дед.

– Сначала от штольни освободиться, а потом и бежать.

– Ну, чтобы «дать винта»[2] молодому да зеленому в одиночку – ты и думать забудь, паря, – нахмурившись, ответил Дед. – Пропадешь непременно. И косточки твои лесные звери обглодают…

– Ну, тогда давай вместе сбежим, – предложил Георгий. – Ты что, на каторге и помереть хочешь?

– Нет, помереть я желаю на воле, – возразил Дед. – Но про побег ты покуда и не помышляй. К нему, паря, готовиться долгонько надобно. Может, год. А то и все два.

– Так, давай сегодня и начнем, – сказал Георгий.

– Что начнем? – не сразу понял Дед.

– К побегу готовиться… – Полянский снова уперся в него взглядом: – Ну, что скажешь?

– Добро, – не сразу ответил Дед. – Только о том, паря, что мы с тобой сейчас порешили, ты помалкивай. Иначе на побег вся казарма подпишется, коль все здесь каторжные по первому разряду – терять-то им все одно нечего. И тогда от нашей тайны один пшик получится.

– Готовиться будем, так они все равно заметят, – сказал Георгий, снова поглядев по сторонам.

– Заметят, – согласился Дед. – Только звонить об этом всем да каждому совсем не обязательно, верно?

– Да понял я, понял. А теперь учи, как мне от штольни отмазаться, и чтоб чин-чинарем, не на день-другой или на неделю, а навсегда.

– Ну, наука, паря, тута не шибко сложная, – хмыкнул старый бродяга. – Надобно больным сказаться, да таким больным, чтобы от штольни освобождение дали. Однако врачи тюремные да фельдшера на такие приемы нашего брата-варнака с солью тертые да битые-перебитые и симулянта враз определят…

– А ты так научи, чтоб они не распознали. Можешь? – Георгий с надеждой посмотрел на Деда.

– Могу, конечно. Но тут, паря, во многом все от тебя будет зависеть. От твоего характера и воли…

– Я готов, – твердо произнес Георгий.

Дед посмотрел на парня, покачал головой и проворчал:

– Гото-ов он. Падучую болезнь видел когда-нибудь?

– Нет.

– Пену изо рта могешь пускать?

– Пену? – удивленно переспросил Жора.

– Пену, пену, – кивнул головой старый бродяга.

– Нет…

– Может, грыжу тебе сварганить?

– Как это? – потрогал свой живот Георгий.

– А так: будешь пить натощак толченого стручкового перцу с сахаром, вот грыжа и вылезет, – ответил Дед и испытующе посмотрел на Полянского: – Тогда от работ на руднике точно освободят, зарок тебе даю. Только потом всю жизнь будешь с грыжею жить…

– А иначе никак нельзя? – малость сник Жора.

– Отчего же нельзя, можно. Прикинуться заболевшим тифом или, на худой конец, дрисней. Дизентерией, ежели по-врачебному. Слопаешь натощак столовую ложку табаку нюхательного, тут тебя и понесет-закрутит: биение жил начнется, жар поднимется, блевать будет хотеться все время, и дристать станешь беспрерывно, как заведенный. В больничку тогда точно положат. И лечить будут.

– И что? – посмотрел на старого варнака Георгий.

– И ничо… Вылечат.

– А потом, после излечения? – не отставал от Деда Полянский. – Потом-то что будет?

– А потом на работы определят. Полегче, нежели в штольне.

– Это годится, – кивнул Георгий.

– А то давай забьем тебе в уши кашицу из сока травы, воску и гнилого сыру. Все это вскорости из ушей потечет и вонять будет за милую душу, как настоящий гной. Глухим в штольне, сам понимаешь, тоже делать нечего. Но ежели врач попадется хитрый да опытный, да глухоту твою проверит, тогда держись… На самые тяжкие работы после этого определят. И уже не отмазаться будет…

– А как он может это проверить? – спросил Георгий.

– Доктор-то? – усмехнулся старик. – Имеются способы… К примеру, возьмет да хрястнет у тебя над ухом железкою об железку неожиданно, ты и вздрогнешь. Стало быть, слышишь. И конец твоей болести, паря. Промоют уши – и на работы… Тюремные доктора, они ребята ушлые, многие эти арестантские фельды[3] наперечет знают.

– Ну, а сам-то ты что посоветуешь? – спросил Георгий.

Дед немного подумал, потом ответил:

– Давай, мы из тебя калеку сухорукого сделаем? Чай, лекаришка тюремный да фельдшера просмотрят… Тогда не на время, навсегда от штольни освободят. Куда ты, со сведенною и сохнущей рукою годен? Разве, за водою с ведерком ходить да уголек для печи таскать…

– А рука у меня, что, навсегда, это, отсохнет? – хмуро посмотрел на него Георгий.

– Нет, но видимость сохлой и сведенной руки придется поддерживать все время, до самого дня побега. Ты, паря, пойми главное: на каторге, дабы чего-то получить, надо вначале чем-то пожертвовать. Уразумел сию науку?

– Уразумел. На сведенную и будто бы сохлую руку – согласен.