Волчья натура. Зверь в каждом из нас

— Не полста, а шестьдесят пять. Да еще назад — вдруг я там клиента не найду?

— Ну давай хоть сто пятьдесят!

— Э! — протянул дядька. — Биобусы, кстати, на Алзамай сегодня уже не пойдут. Учти.

— Ну скинь хоть сколько, — попросил Генрих. — Скинь, а? Очень надо.

— Ладно, — буркнул водила. — Сто восемьдесят платишь?

— Плачу, — горестно вздохнул Генрих.

«Белка» тут же свернула направо, на широкую проспектообразную улицу-просеку. Между домами-башнями шумела заботливо вычищенная городская тайга.

— А чего ж ты на поезде до Алзамая не доехал? — поинтересовался водила.

— Да… Это… — Генрих изобразил смущение. — Вчера, понимаешь, выпили малость. С утра, понятно, опохмелились… Пивком. Я подремать прилег. Кто-то сдуру ляпнул, что уже Алзамай. Ну я и выскочил спросонья. Пока горло промочил, поезд тю-тю. А потом на вывеску гляжу — Тайшет. И поездов больше ни фига нету до самой ночи. А мне сегодня отметиться надо… Я там кассиру чуть окошко не расколошматил.

— М-да, — сочувственно протянул водила. — Что ж вы так, граждане минчане… Один хоть ехал?

— Один. Командировка… — Генрих очень натурально подпустил уныния в слова.

Вскоре дома посреди деревьев вдоль дороги исчезли. Пошла обычная трасса — разбитый асфальтовый шлейф безо всякой разметки. И тайга, тайга кругом…

Дикий край, страна медведей, лосей… и волков.

Таксист гнал под девяносто и, похоже, знал тут каждую выбоину. Рассказывал зачем-то, где, кто и когда гробанулся, словно пытался Генриха напугать. Генрих рассеянно кивал. Спустя какой-нибудь час впереди над кронами сосен замаячили башенки многоэтажек и чешуйчатый шпиль телевышки.

— На окраине меня высадишь, — попросил Генрих.

— А куда тебе? Может, подброшу, раз уж довез? Не бойся, доплаты не потребую.

— Ну… Тогда на улицу Шадченко, можно?

— Шадченко? — переспросил таксист с сомнением. — Так это она и есть!

Генрих ухмыльнулся:

— То-то я вижу — вроде что-то знакомое…

— Слушай, а зачем тебе Шадченко? Леспромхоз дальше, на Зеленой.

— Да баба у меня здесь, — признался Генрих. — Сумки брошу и пойду, чего с ними таскаться?

Теперь таксист поглядел на Генриха с некоторым подозрением, но смолчал.

— Так где на Шадченко? — уточнил он немного погодя.

Генрих покосился в окно, повертел головой, словно ориентировался.

— А-а-а… Еще метров триста вперед… Кажется… Ага, точно! Во-он там! У того домика.

Таксист притормозил где надо.

Расплатившись, Генрих попросил:

— Слушай, друг… Только ты обо мне никому не рассказывай, ладно? Тут, говорят, новости расползаются быстро, не то что у нас. Неровен час, начальство узнает или наши пронюхают… Засмеют ведь. И штраф, неровен час, вляпают.

— Как знаешь, — неопределенно буркнул водила. — Твои деньги…

— Спасибо.

Генрих вытащил сумки из багажника и принялся неторопливо прикуривать, ожидая, пока таксист уберется. Тот еще раз подозрительно взглянул на Генриха, хлопнул дверцей и умчался куда-то в сторону центра.

Махолет из Братска тянул над самыми верхушками деревьев. Рихард поглядывал на колышущиеся маковки сосен и лениво жевал резинку. Юра Цицаркин безмятежно посапывал на рюкзаках.

Потом махолет вдруг стал рыскать в поисках полянки, хотя Рихард никаких различий впереди не усмотрел — все те же зеленые кроны. Он пихнул напарника:

— Эй, Юра! Прибыли.

Цицаркин открыл глаза. Рихард уже отвернулся и снова, подставив лицо ветру, глядел наружу. Потом он как-то сразу разглядел далеко впереди упирающуюся в небо телевышку.

Махолет завис на высоте двух с небольшим метров; трава на крошечной полянке струилась, прижатая к земле тугими порывами ветра. Казалось, что крылья вот-вот заденут за ветви крайних деревьев и бедняга-махолет беспомощно свалится, ломая плоскости и закрылки. Цицаркин торопливо спускал рюкзаки на длинном шнуре с крюком.

Рихард сделал пилотам ручкой, уцепился за край кабины, повис рядом с задней опорной лапой, а потом отпустил руки (махолет сразу подбросило) и мягко плюхнулся в траву. Даже не верилось, что такой высокий и нескладный дог способен на подобный прыжок, исполненный подлинно кошачьей грации. Цицаркину на грацию было плевать, как и любому твердоголовому терьеру. Он просто перевалился через край и шмякнулся на рюкзаки; а затем без всякой паузы встал. Махолет вторично подбросило на добрых полметра.

Рихард дал контрольную отмашку; махолет тотчас завалил правое крыло и косо ушел вверх и в сторону. За деревья.

— С почином, — пробурчал Цицаркин, крепкий пшеничный эрдель, упрямый даже с виду. Рихард не ответил, он как раз взваливал на плечи свой рюкзак.

— Сколько до города? — спросил он, прыгая на месте, чтобы груз утрясся и сел как положено.

— Километров двадцать. Или меньше.

— Лучше бы «или меньше».

— Да так и есть скорее всего.

— Слушай, — усомнился Рихард. — А ты откуда знаешь? Ты ж спал.

— Я сверху глянул. — Цицаркин тоже взвалил рюкзак на плечи. — Что, у меня глаз, что ли, нету?

Рихард без тени улыбки уставился в лицо напарнику.

— Вроде есть, — сообщил он. — Два.

Цицаркин сделал страшное лицо и даже губу закусил:

— Как?! Только два?!

Рихард виновато развел руками:

— Два, Юра. Один, второй. И все.